отпраздновал свадьбу с Анной Болейн; имя Екатерины Арагонской после этого стало знаменем всех противников Реформации. В их числе был и Томас Мор, блестящий писатель-гуманист, автор бессмертной «Утопии», которого Генрих VIII больше кого-либо другого стремился перетянуть в лагерь сторонников развода. Выдающийся юрист и государственный деятель, Мор занимал пост лорд-канцлера. Исследователи по-разному объясняют действительные причины, побудившие Мора отказаться от одобрения Реформации и нового брака короля. Мор, вероятно, опасался, что Реформация приведет к полному церковному расколу, распадению западного христианства на враждующие секты. Кто знает, может быть, взору проницательного мыслителя уже виделись те бедствия, которые вследствие Реформации обрушатся на английские народные массы, поскольку она создала удобный предлог для конфискации богатых монастырских владений и для сгона с этих земель бедняков-арендаторов .
В 1532 году Мор, к крайнему неудовольствию Генриха, попросил освободить его от должности лорд- канцлера. Уйдя в отставку, Мор не критиковал королевской политики. Он просто молчал. Но его молчание было красноречивее слов. Особенно ожесточена против Мора была Анна Болейн, которая не без основания полагала, что явное неодобрение со стороны человека, пользовавшегося всеобщим уважением, является весомым политическим фактором. Ведь новая королева отнюдь не пользовалась популярностью: в день коронации ее встретили на улицах бранью, криками «шлюха». Генрих VIII вполне разделял ярость жены, но не рискнул, да это было и не в его манере, расправиться с бывшим канцлером, минуя обычную судебную процедуру.
В 1534 году Мор был вызван в тайный совет, где ему предъявили различные лживые обвинения. Опытный юрист, он без труда опроверг эту не очень умело придуманную клевету.
Тайный совет должен был на этот раз отступить, но Мор слишком хорошо знал Генриха, чтобы питать иллюзии. Король собирался было провести осуждение бывшего канцлера палатой лордов, но потом решил дождаться более удобного случая. «То, что отсрочено, не оставлено», — сказал Мор своей дочери Маргарет, когда она первая сообщила ему о том, что против него выдвинуты дополнительные обвинения.
Правда, даже среди членов тайного совета находились люди, которые либо из политических соображений, либо под влиянием известной симпатии к Мору делали попытки предостеречь его. В их числе был и герцог Норфолк, особыми сентиментами отнюдь не отличавшийся. При встрече с Мором он сказал по-латыни: «Гнев короля — это смерть». Мор спокойно ответил:
— Это все, милорд? Тогда поистине разница между вашей милостью и мной только в том, что мне предстоит умереть сегодня, вам — завтра.
Новое обвинение возникло в связи с парламентским актом от 30 марта 1534 года. По этому закону был положен конец власти папы над англиканской церковью, дочь короля от первого брака Мария объявлялась незаконнорожденной, а право наследования престола переходило к потомству Генриха и Анны Болейн. Король поспешил назначить специальную комиссию, которой было предписано принимать клятву верности этому парламентскому установлению.
Мор был вызван одним из первых на заседание комиссии. Он заявил о согласии присягнуть новому порядку престолонаследия, но не вводимому одновременно устройству церкви (а также признанию незаконным первого брака короля). Некоторые члены комиссии, включая епископа Кранмера, руководившего проведением церковной реформы, стояли за компромисс. Их доводы заставили заколебаться Генриха, опасавшегося, как бы суд над Мором не вызвал народных волнений. Главному министру Томасу Кромвелю и королеве удалось переубедить трусливого короля. Они внушили Генриху, что нельзя создавать столь опасный прецедент: вслед за Мором и другие попытаются не соглашаться со всеми пунктами исторгаемой у них присяги. (Возможно, немалую роль сыграл здесь и канцлер Одли.) 17 апреля 1534 года после повторного отказа дать требуемую клятву Мор был заключен в Тауэр.
Суровость тюремного режима была резко усилена в июне 1535 года, после того как было установлено, что заключенный переписывался с другим узником — епископом Фишером. Мора лишили бумаги и чернил. Он уже настолько ослаб от болезни, что мог стоять, только опираясь на палку. 22 июня был обезглавлен Фишер. Усилилась подготовка к процессу Мора.
При дворе очень надеялись, что тюремные лишения подорвали не только физические, но и духовные силы Мора, что он будет уже не в состоянии использовать свой талант и остроумие в судебном зале. Продолжались и лихорадочные поиски улик, доказывающих «измену». А поскольку таковых не было в природе, пришлось их спешно изобретать и создавать.
12 июня в камере Мора неожиданно появился в сопровождении ещё двух лиц генеральный прокурор Ричард Рич, одна из наиболее бессовестных креатур короля. Рич формально прибыл, чтобы изъять книги Мора, ещё сохранившиеся у него в тюрьме. Однако в действительные намерения Рича входило совсем другое — побудить Мора в присутствии свидетелей к высказываниям, которые можно было бы представить как носящие изменнический характер.
Провокатор задал первоначально, казалось бы, невинный вопрос: если его, Рича, парламент провозгласит королем, признает ли Мор за ним этот титул? Узник с готовностью дал утвердительный ответ. Ну а если, не унимался прокурор, парламент сделает его, Рича, папой, согласится ли Мор и с этим решением? Во втором вопросе уже заключалась ловушка, в которую, впрочем, Рич и не надеялся поймать Мора. Королевский приспешник рассчитывал лишь так исказить слова заключенного, чтобы как-то можно было подвести их под понятие государственной измены. Мор ответил, что парламент имеет право заниматься статусом светских государей, и добавил:
— Допустим, парламент примет закон, что Бог не должен являться Богом, признаете ли вы, мистер Рич, что Бог это не Бог?
— Нет, — испуганно ответил генерал-прокурор, — я откажусь признать это, поскольку парламент не имеет права принимать такие законы.
Мор после этого уклонился от продолжения беседы, да и Рич счел ее слишком опасной для самого себя. Он решил не рисковать и пустить в ход надежное оружие — лжесвидетельства…
Генрих не желал больше медлить с началом процесса. Этот суд должен был стать орудием устрашения, демонстрацией того, что все, даже наиболее влиятельные лица в государстве обречены на смерть, если только они перестают быть беспрекословными исполнителями королевской воли.
Босым в наряде арестанта Мор был пешком приведен из темницы в залу Вестминстера, где заседали судьи. Обвинение включало «изменническую» переписку с Фишером, которого Мор побуждал к неповиновению, отказ признать короля главой церкви и защиту преступного мнения относительно второго брака Генриха. Виной считалось даже само молчание, которое Мор хранил по важнейшим государственным вопросам.
Обвиняемый был настолько слаб, что суду пришлось дать ему разрешение отвечать на вопросы, не вставая с места. Но в этом немощном теле по-прежнему был заключен бесстрашный дух. Мор не оставил камня на камне от обвинительного заключения. Он, между прочим, заметил, что молчание всегда считалось, скорее, знаком согласия, а не признаком недовольства.
Чтобы как-то укрепить позиции обвинения, был вызван в качестве свидетеля Рич, изложивший свой разговор с Мором. Королевский клеврет уверял, что после его ответа на вопрос Мора, может ли парламент объявить, что Бог не является Богом, заключенный добавил: «Тем более парламент не может сделать короля верховным главой церкви». Такова была главная «улика», единственная легальная зацепка, на основании которой суд мог вынести обвинительный приговор.
Прямо смотря в глаза негодяю, после того как тот сообщил суду эту якобы произнесенную Мором фразу, обвиняемый сказал:
— Если то, что вы изложили под присягой, мистер Рич, — правда, тогда пусть мне никогда не лицезреть лика Божьего. Этого я бы не сказал, будь дело по-иному, за все сокровища мира. По правде говоря, мистер Рич, меня больше огорчает ваше лжесвидетельство, чем моя собственная погибель.
Вызванные по просьбе Рича два его спутника поостереглись чрезмерно отягощать свою совесть. По их словам, они были целиком поглощены разбором книг арестованного и ничего не слыхали из слов, которыми он обменялся с Ричем. Для всех было очевидно, что Рич лжет. Но это мало что могло изменить. Просто судьям, которые больше всего ценили королевские милости и опасались монаршего гнева, пришлось еще более бесцеремонно обойтись с законами.
— Вы, Мор, — кричал канцлер Одли, — хотите считать себя мудрее… всех епископов и вельмож Англии.
