если у нас все пройдет гладко и мы быстро улетим отсюда, компьютеру будет уделено самое пристальное внимание.
Бачжи-начжи. Оставить компьютер кому-то — значит слишком много просить от Фортуны и слишком сильно надеяться на Случай. Он развязал ремешки, на которых держались сумки за седельной подушкой, снял сумки — словно самое простое и обыденное на свете дело делал, только руки все время дрожали — и съехал на землю, придерживаясь за посадочный ремень, чтобы не подломились трясущиеся коленки.
Резко вырвалось дыхание. Он прислонился к твердому теплому плечу Нохады и отключился на несколько секунд, снова почувствовал холод подвала, шнуры на руках. Услышал шаги…
Пришел в себя и попытался забросить сумки на плечо.
Чья-то чужая рука забрала их у него.
— Для меня это не груз, — сказал хозяин руки, а Брен застыл, глупо пялясь в темноту, разрываясь между желанием поверить в сочувствие, которого атеви не имеют, и страхом перед их предусмотрительностью, за которой может стоять Сенеди, — не знаю, не могу сообразить, не хочу поднимать скандал, если есть хоть малейшая возможность, что они просто ничего не знают о машине. Ее принес Джинана. А погрузил в сумки грум.
Человек с сумками отошел. Нохада оттолкнула Брена боком и побрела по склону туда, куда устремились все метчейти: один из охранников Илисиди сел на Бабса и поехал обратно, а все остальные куда-то двинулись, теперь пешком, наверное, к стене, о которой говорила Илисиди и в которой должны быть открыты ворота, как обещала Илисиди, — дай Боже — и не будет никаких осложнений, и все мы сядем в самолет, и он понесет нас прямо в Шечидан.
Человек, забравший сумки, обогнал Брена длинным уверенным шагом, направляясь вверх по темному склону, вверх, куда шли Сенеди и Илисиди. Это только подтвердило самые худшие опасения Брена, теперь надо не упускать этого человека из виду — и надо рассказать Банитчи, что происходит, но Банитчи опирался на Чжейго и еще на кого-то, сзади, ниже по склону, и понемногу отставал.
Брен растерялся — наедине переговорить с Банитчи невозможно и уследить сразу и за ним, и за тем, с сумками, тоже невозможно. Он ограничился тем, что постарался идти — хромать — примерно посредине между двумя группами; брел и проклинал себя, что не сумел соображать побыстрее и не придумал, как помешать тому человеку забрать сумки и как дать знать Банитчи, что в этих сумках, не раскрывая ничего охраннику, который его поддерживает; а сказать Банитчи что-нибудь сейчас — это все равно что заорать вслух.
Притвориться, что нужно что-то взять из личных вещей?
Может и получиться. Он заторопился, сбивая дыхание, обгоняя передних одного за другим.
— Нади… — начал он.
Но, уже поравнявшись с тем человеком, вдруг увидел впереди обещанную стену — наверху, на самом гребне холма. Древние ворота были открыты, к ним вела едва освещенная звездами, заросшая травой дорога.
Они уже добрались до Уигайриина.
XV
Стена была сплошной темнотой, ворота, казалось, никогда уже не повернутся на своих петлях.
Тени Илисиди и Сенеди прошли в числе первых туда, где царствовал бурьян, где лежал под ногами древний булыжник, а вокруг стояли старинные строения, на мостовую, напоминающую церемониальную дорогу Бу-чжавида, может быть, тоже построенную еще до раги — мысли разбредаются самыми иррациональными фантастическими тропками, думал Брен, изо всех стараясь не отстать от охранника Илисиди, который нес его сумки и компьютер.
Банитчи и Чжейго были где-то сзади. Те, кто шел впереди, двигались со всей поспешностью, какая была под силу Илисиди, опирающейся на трость и руку Сенеди, — а Илисиди, когда набиралась решимости, перемещалась довольно резво.
— Я уже могу нести сам, нади, — сказал Брен, пытаясь снять ремень своих сумок с плеча охранника — а тот все отодвигался. — Мне не тяжело. Я хочу взять кое-что из сумки…
— Сейчас некогда искать кое-что, нанд' пайдхи, — отвечал тот. — Лучше старайтесь не отставать. Пожалуйста.
Просто смешно! Брен оступился, потерял равновесие, потом рассердился и разозлился, а злость никак не подсказывала разумных действий. Держаться поближе к этому охраннику, не затевать больше разговоров о вещах, пока не остановимся, попробовать объявить, что в сумке — лекарство, которое ему надо принять, как только они окажутся в самолете, а после засунуть сумку под сиденье, подальше от чужих глаз — никакого плана получше он не смог выдумать, пока ковылял по булыжнику, а каждая косточка ныла, и голова от напряжения болела все сильнее.
Началась лестница — тоже под открытым небом, тоже заросшая жесткой травой — в том месте, где дорога тянулась между явно заброшенными зданиями. Теперь шли медленнее — ступеньки трудно давались Илисиди; какой-то из охранников помоложе просто подхватил ее в охапку и понес на руках.
Надеяться, что так же поступят с Банитчи, не приходилось. Брен оглянулся назад и приостановился, но кто-то из охранников тут же взял его за руку и повел вперед, говоря:
— Не отставайте от нас, нанд' пайдхи, вам помочь?
— Нет, — сказал Брен и хотел добавить, что помочь надо Банитчи.
Впереди бахнуло. Пуля ударила в человека, с которым он говорил, тот покачнулся и оперся на стену. Посыпались новые выстрелы, пули свистели, били в стены вдоль дороги, рикошетировали с визгом, а охранник, схватившись за бок, втащил Брена в укрытие — какой-то дверной проем или арку навалился сверху и пригнул ему голову, потому что стреляли теперь со всех сторон.
— Надо выбираться отсюда, — прохрипел Брен, но охранник упал, а огонь не прекращался. Брен начал на ощупь искать, куда попала пуля, нашел мокрое от крови место, попытался прощупать пульс и не нашел. Но тело было обмякшее, Брен такого никогда не видел, — убит, решил он, и его передернуло; звуки выстрелов отдавались от стен, непонятно было, откуда стреляют, непонятно даже, где свои, где чужие.
Банитчи и Чжейго взбирались по лестнице. Человек, который сейчас лежал без движения у него на колене, успел затащить его в надежное убежище арка, за ней проход, который вроде бы тянется куда-то между бурьянами, и Брен подумал, что это, может быть, кружной путь вниз с холма и тут можно пройти, не выходя снова на дорогу.
Брен пошевелился, мертвое тело соскользнуло с его колена на землю, он еще постарался придержать голову, чтобы не ударилась о камни — что за глупость! — приподнялся немного и, оставшись на корточках, начал на ощупь пробираться вдоль стены; он был испуган, взволнован, он не знал, куда девались Илисиди и Сенеди и кто стрелял — люди Табини, мятежники или кто-то еще.
Он двигался дальше вдоль стены, она повернула углом и пошла вниз наверное, добрых пятьдесят футов спуска — а там уперлась в другую стену; угол был завален старыми листьями. Брен отступил, двинулся в другом направлении — и уткнулся в еще одну стену.
Стрельба тем временем прекратилась. Все прекратилось. Он сполз пониже, прижимаясь спиной к стене тупика и прислушиваясь, стараясь унять сиплое дыхание и перестать трястись.
Стало так тихо, что слышно было, как ветер гоняет листья среди развалин.
Что же это за место? — спрашивал он себя; повернув взгляд вдоль прохода, он не увидел ничего, кроме полоски ночного неба над головой, кроме старых кирпичей, едва заметных в свете звезд, кроме травы да мостовой под ногами. Он прислушивался, прислушивался, он все спрашивал себя: куда же это привела нас Илисиди, и почему же Банитчи и Чжейго не понимали, что это просто старые развалины. Ощущение такое, словно провалился сквозь дыру во времени — в какую-то личную дыру, где не слышно движений, которые, как ему казалось, он должен слышать, только время от времени сиплый звук собственного дыхания да шелест листика, скользящего по мостовой.
Ни звука самолетного мотора.
Ни звука человеческих шагов.
