— Джин[11], - сказала Чжейго.
Брен вздохнул, положил карты и порадовался, что игра идет не на деньги.
— Простите меня, — продолжила Чжейго. — Но вы сами говорили, что я должна так сказать. Я весьма далека от недостойного злорадства…
— Нет-нет-нет. Так полагается по правилам.
— Я не знала точно… Я могу быть уверена?
Нехорошо. Смутил Чжейго. Оказался мишиди — не то чтобы бестактным, но неловким, неуклюжим. Он поднял руку, успокаивая ее.
— Вы может быть вполне уверены. — Господи, шагу не сделаешь, не задев чью-то чувствительность. — Фактически с вашей стороны это любезность объявить мне о своем выигрыше.
— Вы не считаете карт?
У атеви память просто несокрушимая, особенно на числа, пусть даже Чжейго не увлекается магией чисел так фанатично, как многие в городе. Но он действительно не считал карты как следует. Никогда не играй с атеви в числовые игры.
— Я бы, наверное, играл лучше, нади Чжейго, если бы меня так не отвлекала сложившаяся ситуация. Боюсь, для меня она имеет несколько личный характер.
— Уверяю вас, за вашу безопасность мы ручаемся своей профессиональной репутацией. А мы к своей работе относимся как минимум ревностно.
Ему вдруг захотелось опустить голову на руки и замолчать, послав к черту все разговоры. Но и это Чжейго восприняла бы как оскорбление.
— Ничего иного я и не ожидал, нади Чжейго, и сомневаюсь я не в ваших способностях, отнюдь нет. Мне просто хотелось бы, чтобы мои собственные способности действовали в полной мере и чтобы я не ставил себя в неловкое положение… лишь из-за этого могло возникнуть впечатление, что я в вас сомневаюсь.
— Мне очень жаль.
— Я буду соображать намного лучше, когда высплюсь. Прошу, смотрите на мои ошибки как на следствие усталости.
На плоском черном лице Чжейго и в живых желтых глазах на смену обычной невозмутимости пришло более заметное выражение, — но не обиды, подумал он, а любопытства.
— Признаюсь, я чувствую себя неловко, — сказала она, нахмурив брови. Вы не проявляете абсолютно никакой обиды.
— Конечно.
Он редко когда прикасался к атеви. Но сейчас ее поведение к этому располагало. Рука ее лежала на столе, он похлопал по ней ладонью.
— Я понимаю вас. — Эти слова, кажется, не полностью выражали смысл, и он, глядя ей прямо в глаза, добавил свои искренние мысли. — Я хотел бы, чтобы вы поняли меня в этом. Это человеческая мысль.
— Вы можете объяснить?
Она спрашивала не у Брена Камерона: она не знала Брена Камерона. Она спрашивала у пайдхи, переводчика с языка людей на язык ее народа. А большего она просто не может, думал Брен, по отношению к человеку, защищать которого назначил ее айчжи после вчерашнего происшествия, — к человеку, который, как ей представляется, не воспринимает угрозу достаточно серьезно и ее саму не воспринимает серьезно… да и откуда ей знать хоть что-нибудь о Брене? Как ей догадаться, если пайдхи дает такие беспорядочные сведения? Она ведь спросила: «Можете ли вы объяснить?», когда он высказал желание, чтобы она его поняла.
— Если бы это было легко, — начал он, изо всех сил пытаясь растолковать ей — или хотя бы просто отвлечь ее мысли в сторону, — тогда вообще не нужен был никакой пайдхи. Но тогда я не был бы земным человеком, а вы не были бы атеви, и я никому не требовался бы, верно?
Ничего он не объяснил. Только постарался преуменьшить значительность недоразумения. Чжейго, конечно, может это сообразить. А возникшее непонимание ее ведь обеспокоило, она о нем думает. Это у нее по глазам видно.
— Куда делся Банитчи? — спросил он, чувствуя, как взаимопонимание между ними ускользает все дальше и дальше. — Он собирается вернуться сюда вечером?
— Не знаю, — ответила она, все еще хмурясь.
Он, совсем запутавшись в усталых и бессвязных мыслях, решил, что даже этот его вопрос можно воспринять так, будто он хотел бы видеть здесь не ее, а Банитчи.
Как оно и есть на самом деле. Но вовсе не потому, что я не доверяю ее профессиональной компетенции. Можно как-то договориться с лавочником, который не доверяет компьютерам, — трудно, но можно. Но вот в разговорах с Чжейго я справляюсь не лучшим образом — все никак не могу выбросить из головы фразочку Банитчи, что ей нравятся мои волосы.
Он решил сменить тему.
— Мне нужна моя почта.
— Я могу вызвать его и попросить, чтобы принес.
Брен совсем забыл о карманных рациях.
— Вызовите, пожалуйста, — попросил он, и Чжейго попыталась.
Снова попыталась.
— Я не могу связаться с ним, — сообщила она.
— Но он жив-здоров?
Вопрос о почте внезапно утратил важность — но отнюдь не многозначительность. Как-то вдруг все пошло ненормально.
— Я уверена, у него все в порядке. — Чжейго собрала карты. — Хотите еще сыграть?
— А если кто-то ворвется сюда и вам потребуется помощь? Как вы думаете, где он?
Широкие ноздри Чжейго еще раздулись.
— Я не беспомощна, нади Брен.
Опять оскорбил ее!
— А если он попал в беду? Что, если на него устроили засаду где-то в коридорах? А мы ничего не знаем…
— Вас сегодня переполняют тревоги.
И в самом деле. Он пытался разобраться в сущности атеви — и тонул; внезапно его охватил панический страх, а неспособность понять заставила усомниться в своей пригодности для этой работы… Только что в разговоре с Чжейго я проявил отсутствие такта, чуткости, восприимчивости — уж не является ли оно моим всеобъемлющим недостатком? Может быть, именно эта душевная глухота, сказавшись в общении с кем-то, и вызвала нависшую надо мной угрозу…
А может, наоборот, это просто паника, вызванная усердием моим охранников, — а они хлопочут, опасаясь какой-то угрозы, которая никогда больше не материализуется…
— Тревоги — из-за чего, пайдхи?
Он поморгал, поднял голову и наткнулся на бестрепетный взгляд желтых глаз.
«А ты не знаешь? — подумал он. — Или этот вопрос — вызов на ссору? Или недоверие ко мне? Зачем эти вопросы?»
Но на языке Чжейго невозможно просто сказать «доверие», по крайней мере в терминах, понятных человеку.
Каждый дом, каждая провинция принадлежит к десятку «ассоциаций» (объединений? сообществ? альянсов? или просто «связей»?), которые образуют целую сеть «ассоциаций» по всей стране, а пограничные провинции этой страны устанавливают ассоциации через условные границы с соседними ассоциациями, и бесконечное, сложное и размытое переплетение границ, которые не являются границами — ни в географическом смысле, ни в смысле разделения сфер интересов… «Доверие», говорите? Скажите лучше ман'тчи — «центральная ассоциация», единственная «ассоциация», которая действительно определяет данную конкретную личность.
— Ман'тчина айчжииа най'ам, — сказал он, на что Чжейго мигнула в третий раз. Это означало: я в
