— Вставай, — трясет за плечо дядя Огин.
Сигурд разлепляет веки. Плечистый горбатый силуэт маячит над ним на фоне серого купола пещеры, покрытого натеками. В закоулке Дзендзелей нет своей лампы, но освещения, которое проникает из среднего штрека, хватает, чтобы свободно ориентироваться и даже всякие бытовые дела делать.
«С кем охочусь? Тьфу, дерьмо! С Обезьяной!»
Сигурд садится, с кряхтением вычесывает на пояснице спиногрыза.
— Шибко дрыхнешь, — ворчит дядя Огин. — О, Спаро великодухствующий, растолкай лежебочище. — Он повторяет это всякий раз, как будит племянника, вот уж двенадцать лет, что он Сигурду за отца и мать приходится.
— Завалю килуна, — отзывается Сигурд и на ноги вскакивает.
Два прыжка — и он уже у проема, что ведет к отхожему месту. В расщелину, по узкому проходу — и он на краю пропасти — как раз под маленькой лампочкой, прицепленной к своду в трех футах над головой. Помочившись в темную гулкую бездну, бросается обратно.
— Дядя Огин! Слышь? Килуна завалю! Во как!
Сигурд гогочет, сотрясается от злобного смеха, — вспыхивают маленькие глазки дяди Огина, спрятанные под выступающими надбровными дугами.
— Гляди, Сижику… — Дядя Огин хватает племянника за плечи. — Ежели станешь к Северной Черте бегать, то таво… старому Джикеру нажалуюсь, пущай в твоем черепке балабанку-то прибавит, чтоб не энто…
— Чего не энто? Он и так, небось, прибавил, — Сигурд освобождается от цепких дядиных рук, яростно чешет у себя под ошейником. — Точняк, прибавил. Башку теперь сносит — хана…
— О, Спаро… — удрученно вздыхает дядя Огин.
Сигурд снова гогочет, хватает со столика кувшин с водой: три глотка — и пуст. Ставит на место, причмокивает.
— Что за дела, дядь Огин? Дрыхни давай. Слышь… я насчет килуна… нынче завалю. Точняк.
Насильно уложив дядю в постель, он прижимается к нему — так они делают всякий раз перед выходом на верхняк, кроме тех случаев, когда вместе охотятся.
— Не бегал бы к Северной Черте, Сижику, — шепотом убеждает дядя Огин. Сигурд отвечает ухмылкой, он натягивает до бровей вязаную шапку и, схватив крышку, бросается в штрек.
Не по душе ему, конечно, когда дядя недоволен. По большому счету мог бы и наврать, что не подойдет близко к Северной Черте, да только кривить душой Сигурд не умеет, особенно с дядей: больно уж к нему привязан.
Ладно. Первым делом — в кухню, ужинать. От одной только мысли рот слюной наполняется.
Деревянные бочки разят остротой. Это брага дозревает. Ух, до чего славно ноздри щиплет!
На столе для охотников еще пусто.
— А где жрать? — спрашивает Сигурд у стряпухи Дины нарочито грубым тоном. Он всегда приходит на пять минут раньше, и бабы каждый раз не успевают подать.
— Шибко ты хош, — недовольно, но с боязнью ворчит скуластая Дина.
Сигурд ухмыляется. Он удовлетворен: любит, когда его боятся.
Дина спешно рубит на широкой доске печеное мясо и зелень. На секунду оборачивается, разевает рот, хочет что-то сказать, но раздумывает и снова прячет маленькую рыжую голову за сутулой спиной.
Сигурд прислоняет крышку к серой стене, валится на скамью. Упирает локти в столешницу, почесывает бороду. Он ждет, мрачно разглядывая Дину из-под бровей.
Сколько ей, этой сгорбленной, плешивой грымзе? — ворочается мысль. — Тридцать? А может, сорок пять? У нее двое пацанов — маленьких рыжих Джикеров. С ними возиться надо, уму-разуму учить, кормить — до тех пор, покуда не вырастут… Помнится, однажды чем-то захворали, и Дина вместо того, чтобы еду готовить или одежду починять, сидела, тряслась над ними… Дерьмо это! Надо было дать природе самой выбрать, жить джикерятам или подохнуть.
Сигурд сроду не хворал — во всяком случае, не помнил за собой такого. День-другой — и любая рана на нем сама собой затягивалась, а ежели небольшая, так вообще за несколько часов. Бигемы — они же не какие-то там албы мягкотелые, чтобы из-за мелких царапин и болячек скулить. Албы — так те даже снадобья из трав готовят, колдуны поганые, подлые твари… В тот раз, когда джикерята хворали, Мерло где-то разжился настоями. Дина дала их своим выродкам, и те оклемались. Сигурда это бесило: ежели бы подохли — то и поделом.
Мать говорила, вот когда шестнадцать стукнет, тогда он непременно должен себе одну из вызревших девок взять.
Девок у бигемов рождалось вдвое меньше, чем пацанов, но пацаны, вырастая и превращаясь в мужиков, гибли куда чаще. Когда наступал половозрелый возраст, парням приходилось состязаться за право обладать девкой. Тупое это дело и хреновое — из-за баб морды друг другу квасить, из-за дур этих! — так считал Сигурд. Плечистые, сутулые, с толстыми ляжками, маленькими черепками, покрытыми редкой рыжей щетиной, лысеющие раньше мужиков…
Когда решалось, кому достанется Кара, сестра Сигурда, за нее бились Красавчик Гатт, Обезьяна Свон (оба из рода Юмов) и толстый, неповоротливый, обросший густой шерстью Уилл. С самого начала никто не сомневался, что исход поединка будет в пользу Гатта: на ту пору в общине он был самым сильным. Поединок был коротким, красавчик Гатт одолел соперников, не напрягаясь. Кара ушла с ним в один из закоулков Юмов.
Сигурд скрежетал зубами, крошил в руках камни: он ненавидел Гатта, забравшего сестру, ненавидел всю общину и ее правила, но пришлось смириться.
Через год Кара умерла: беременность ее погубила, а вернее, сучий сын Гатт, и он за это поплатился.
Потом, когда подросла тощая, жилистая Джус, за нее должны были драться Свон, Уилл и достигший совершеннолетия Сигурд. Сигурд сказал, что Джус ему без надобности. Тогда Свон, побив рохлю Уилла, взял ее себе. Толстяк Уилл долгое время оставался один, а месяц назад привел эту заблудившуюся суку.
Теперь у всех молодых охотников есть жены. Только у Сигурда никого нет. И не надо! — считал он.
Дина поставила на стол мятое блюдо с горой нарубленного мяса и валом зелени вокруг.
Сигурд знал, что все слопает и все равно останется голоден.
— Здорово живешь, громила! — это Обезьяна Свон. Он бухнулся напротив.
«Завалю килуна, а тебя, зараза, пусть чхарь пожрет», — подумал Сигурд и, опустив голову, зачавкал.
Того килуна-недоростка, что ныне в леднике лежал, три недели назад забил в лесу Свон на пару со своим старшим братом Флаем. Теперь оба герои.
Из-за этого Сигурд не находил себе места, особенно в те минуты, когда две эти рожи — Свон и Флай — на глаза попадались.
— Кушай, Свон, — ласково сказала Дина, ставя на стол еще одно блюдо.
— Хех… зайка! Ишь, откормился! — Свон, которого Обезьяной прозвали за большие, поросшие шерстью уши, расплылся в простодушной улыбке. Он с жадностью впился зубами в брызжущий жиром кусок.
— Чтоб он тебе поперек стал, — проворчал Сигурд.
— Злой ты, — сказала Дина и отошла.
Бежать! — Сигурд в мыслях уже мчал по склону горы.
Всегда у него как-то не ладилось с парной охотой, даже в те редкие разы, когда старался все по правилам делать. «Плечо товарища» — об этом то и дело талдычил Мерло. А начхать!
В охоте Сигурд — медведь. Сам загонял жертву, валил ее, душил, задирал… Ежели вдвоем, так это уже не герой, считал он.
Могучие челюсти охотников двигались скоро, и через несколько минут подносы оказались пусты.
— Славно… — похвалил Свон, звучно отрыгнул и, вытерши руки об штаны, накинул на плечи подрамник. — Дина, завяжешь?
Сигурд всегда делал это сам. Ни разу еще никакая баба не помогала ему надевать крышку. Еще чего!
