разрешал смотреть на себя только Саше или Ивешке. Но сейчас он лишь подумал, весь внутренне содрогнувшись: «Ну, ну, Змей, продолжай, я не буду останавливать тебя».
Но Змей на этот раз не был уверен в том, что же именно он делал или что это могла быть за ловушка, хотя и подумал про себя с удивлением: «Не будешь?'
В этот момент Саша, видимо, захотел сказать что-то. Его желание было очень сильным, и Змей откликнулся на это. Петр почувствовал, что все продолжается, и сказал громко, как может сказать только простой человек, уверенный в том, что это единственный способ донести до другого свои мысли:
— Саша, все хорошо. Наш Змей лишь…
Он тут же почувствовал боль и неожиданную вялость.
—… немного опасается, не правда ли? — закончил он, стараясь сбить спесь с Черневога.
Черневог чувствовал сашино присутствие за своей спиной, видел стоящего прямо перед собой Петра, и от этого чувствовал безысходность и собственную уязвимость. И он был в высшей степени глуп и самонадеян, когда доверил этому человеку хранить собственное сердце…
Все могло произойти совсем по-другому…
«А может быть, прогуляемся по крыше, Змей? Давай, отправимся туда вместе со мной, пьяные и с завязанными глазами?'
Лицо Черневога было бледным и зловещим, он и сам напоминал сейчас одного из тех призраков, которые частенько встречались этом в лесу. Но он все же рассмеялся: это было скорее похоже на то, как жизнь слегка проступила сквозь белую жестокую маску: глаза вспыхнули и мрачное удивление чуть перекосило угол его рта.
— Я же на много лет старше, Сова. Я навсегда перерос того мальчика.
— Так же и я, — сказал Петр.
Последовала, и это было на самом деле, улыбка, которая скорее походила на пугающую усмешку. Черневог передернул плечами, и тихо смеясь ушел от них прямо к костру.
— Боже мой, Петр, — сказал Саша.
Петр удивился, что его дрожь уменьшилась. Он приложил руку к своему сердцу, спрашивая сам себя, почувствовала ли эта мрачная холодная пустота хоть какое-нибудь неудобство?
Черневог уселся у костра, помешал угли, а затем взглянув в их сторону, все с тем же мрачным выражением подозвал Сашу. Петр понял, что его Черневог не хотел видеть около себя, и только лишь бросил в его сторону тихим, но отчетливым голосом:
— Я на столько лет старше тебя, Сова, что ты не сможешь даже вообразить этого.
Петр наблюдал, как Саша шел к костру, а потом некоторое время просто стоял, раздумывая о том, что у него, в сущности не было никаких дел. Тогда он присел на корточки и стал наблюдать за продолжением все той же молчаливой беседы, главной темой которой была, разумеется, Ивешка.
Но почему именно она? Что она могла сделать? И что вообще происходит? Ему однако было ясно, что если бы были хоть какие-то хорошие новости, то они вряд ли говорили бы вот таким образом, не глядя на него, и Саша наверняка постарался бы его успокоить.
Но Саша не имел привычки обманывать его. И то, что Саша вообще не сказал ему ничего об Ивешке и уклонился от того, чтобы поддержать его расспросы и догадки относительно нее, означало, что никаких хороших известий у него не было.
Ведь она не любила прибегать к волшебству, вспоминал Петр. Что могла означать тогда вся эта путаница из заклинаний, которые слышал Саша? Она не могла сделать это. Петр был абсолютно уверен в этом…
Он припомнил, как она беспокоилась о доме и о нем самом, едва ли не подавляя малейшее его движение своим беспокойством…
И она любила его. Он был уверен, что любила. Она любила его насколько могла… Всякий, кто поближе познакомился с Черневогом, мог немного больше понимать, насколько Ивешка была осторожна.
«Гораздо старше», — могла сказать она. Как и Змей. «Гораздо старше, Петр. Ты не можешь этого даже вообразить…'
«Я не могу освободиться от этих снов…» — писала Ивешка. И продолжала, с холодной педантичностью: «Мне снятся волки… Волки рвут меня на куски. Мне снится вода, в которую я погружаюсь…'
Черневог перевернул страницу и задумался.
Драга…
Он оторвал глаза от книги и вгляделся в сашино лицо. Его все время не покидало чувство раздражения от того, что этот малый смотрел на него с такой искренностью, с какой только Ивешка когда-то смотрела на него, и он никогда не доверял такому взгляду. Сейчас он был напуган тем, что вынужден держать около себя этого парня в наказание за Петра. Того самого Петра, который так мало знал обо всем, что находилось за границами мира естественных вещей, так ничтожно мало, что верил, будто и впрямь мир устроен так, каким он его видит. Петр был как раз тем самым, во что Черневог мог поверить точно так же, как он верил в деревья, в дождь и в солнце. Петр был именно таким, каким он выглядел, и если уж Черневог был вынужден положиться на что-то, то он должен был положиться именно на Петра.
Петр никогда не подводил его. Он верил в это, по крайней мере иногда, гораздо чаще, чем верил во что-то еще. Но в то же время он думал и о том, что его уверенность ненадежна: «Как я могу знать что-то наверняка? Драга обманывала меня с самого начала, до самого последнего дня, я мог видеть ее смерть и не знать, что она все еще жива».
Ведь видел же он смерть Ивешки? Видел ее погружение в темную воду и смерть, точно такую же, какую он переживал в собственных снах в доме Драги. Он постарался передать эту мысль Саше, не приукрашивая ее полного уродства, чтобы остановить его назойливый взгляд.
На что Саша ответил ему: «Я знаю». И добавил: «Это знал и Ууламетс, ведь он жил с ней рядом».
