остановить оба их сердца.
Но тот лишь взглянул вверх, обхватив свои израненные руки. Его лицо побледнело от боли, а глаза выражали лишь одно замешательство.
Меч в руках Петра пришел в движенье, оставляя в воздухе широкий сверкающий след, развернулся, повторяя неожиданное поворот дрогнувшей руки, и ударился о землю у колена Черневога.
— А, черт! — с отвращением выругался Петр.
Черневог за все это время ни разу не уклонился от надвигающейся опасности, а только взглянул на них все с тем же выражением растерянности.
— Это его работа? — с раздражением спросил Петр. — Он посылает на нас свои желанья?
— Я не уверен, — сказал Саша.
Тогда Петр вернулся к Саше и, повернувшись в сторону камня, вновь взглянул на Черневога, не выпуская из рук меча.
— Он делает это, черт побери.
Книги, среди которых была и книга Черневога, по-прежнему валялись где-то в зарослях кустов. Саша старался не думать об этом. Он ухватил Петра за руку, оттащил его в сторону и прошептал:
— Сова не должна была умереть. Мы оставили всю мою поклажу без присмотра, и я не уверен, что лешие способны сейчас охранять ее.
— Пусть эти чертовы мешки остаются там! Нам не следует именно сейчас вести себя подобно дуракам и расходиться в разные стороны, верно? Ведь он только этого и дожидается от нас!
— Я не знаю, Петр. Я не знаю! Если эта сова хранила его сердце, и если теперь оно вернулось к нему… может быть, именно этого и хотели лешие, может быть именно поэтому они так и поступали с ним все эти годы…
— Мы не можем знать толком, что делали здесь лешие, так ведь? Они не разговаривают с нами. И тем более сейчас, когда они выглядят как убитые. — Петр говорил все громче, хотя и делал явные попытки понизить голос.
— Может быть, это не так просто, — заметил Саша, — произвести волшебство, подобное тому с которым им пришлось столкнуться. А что, если они исцелили его каким-то образом…
— От чего? Если бы им удалось исцелить его от жизни, вот тогда это была бы настоящая помощь! И что, по-твоему, мы должны теперь делать? Забрать его с собой? Позволить жить в нашем доме, сидеть вместе с нами за столом, гулять по лесу и беседовать с лисами? Совершать визиты вежливости к водяному и еще Бог знает к кому? Здесь в лесу болтается оборотень! Уж не Мисай ли послал нам этот скромный подарок? Может быть, он прислал нам и банника? Или перевернул в доме все вверх дном, а меня заставил заблудиться в лесу? Где сейчас Ивешка, вот что я хочу знать! Она должна быть здесь раньше нас!
Такое количество вопросов распаляло воображение. Все они в зловещем беспорядке гнездились в его голове, которая была и так переполнена мыслями о Черневоге.
— Мы ведь не знаем, как далеко мы находимся от реки, — заметил Саша. — Я, например, не знаю. И я ничего не знаю про оборотня. Может быть, это вот он послал его, а может, это водяной пытался удержать нас от этого места.
— Прекрасно. Очень здорово. Ивешка одна на реке, и водяной болтается там…
— Петр, у него сейчас есть собственное сердце. Я думаю, что именно в этом весь смысл случившегося. Он должен был спрятать его где-то много-много лет назад, еще будучи молодым. Ведь когда он пришел к Ууламетсу, он был еще мальчик, но у него и тогда уже не было сердца. Я не знаю, что оно являло собой раньше, но я далеко не уверен, что оно сейчас именно такое, каким было в то время.
Петр взглянул на Черневога и нахмурился.
— Он не похож на мальчишку, черт побери.
— Но его сердце, Петр… Ты не забывай: что-то заставило эту сову прилететь сюда, так же, как заставило прийти сюда и нас, и эта сова не должна была умереть.
— Очень хорошо. Сова умерла. Так что же, он хочет заставить нас проникнуться жалостью к нему!
— Я не думаю, что сейчас он вообще чего-нибудь хочет.
— Он хочет быть свободным, вот все его желанья, — заключил Петр. — А нас он хочет видеть не иначе как мертвыми. И если сейчас это его желание не выполнимо, то это вовсе не означает, что он не будет возвращаться к нему всякий раз, как только мы замешкаемся и подставим ему наши спины. Ивешка идет сюда, мы должны молить Бога, чтобы она дошла, и поэтому, мы должны сделать с ним что-то прежде, чем она явится сюда. Я не хочу, чтобы он проделывал с ней свои чертовы трюки!
— Не смей…
—… ругаться? А я буду ругаться, черт побери. Я буду ругаться… Мисай, будь ты проклят, просыпайся и рассказывай нам!
И тут что-то произошло. Возможно, это был голос. В нем чувствовались попытки восстановить утраченное доверие и он воспринимался как движущийся вокруг них свет, в то время как все пространство за этой странной рощей погрузилось в темноту.
Голос лешего вещал:
— Нет, нет больше сил…
— Нет больше времени… Берегите его.
Голос Мисая проникал до костей:
— Деревья умирают. А он должен жить. Отведите его к Ууламетсу.
