возвышающаяся остовом Ноева ковчега. Небольшая фигурка проповедника. Да это же тот самый Черный Брат – из гостиничной брошюрки! Заметно, он сегодня в ударе-угаре. Время-то уже хорошо к десяти, а разгон облаков должен был состояться в семь. Не жалеют себя люди!
Ну, пришел, так посижу чуток. Вот и местечко на скамеечке недалеко от прохода.
Публика вокруг пристойная, пена изо рта ни у кого не брызжет. Костюмчики, платья. Нельзя сказать, что вокруг одни негры. Много светлокожих всех мастей и оттенков. Все увлеченно смотрят на сцену, где разворачивается драма исцеления.
Вошедший в раж Черный Брат, произнося евангельские тексты – на мой взгляд, не к месту и неубедительно, – обхватив руками голову стоящего напротив мальчика, приказывает бесам немедленно освободить глаза отрока и вернуть зрение. Он кричит, а мальчик стоически переносит происходящее.
Мне неловко, как будто присутствуешь при мерзком фарсе. Ведь мальчик надеется, и его родители тоже.
Да-да, та же неловкость, что при соучастии в осуждении отщепенцев, уезжающих в Израиль, на комсомольском собрании 10-го класса «А» в школе имени товарища матроса Железняка.
– What an idiot, – это не я сказал, а мой сосед. Вряд ли он слышал про товарища матроса, так что его реплика явно относилась к Черному Брату.
– Yeap, feel sorry for the boy.
– Можете говорить по-русски.
– Это что же, у меня такой акцент?
– Нет, не в этом дело – просто вижу, что вы русский. Мальчика действительно жалко: он слеп от рождения и бесы тут ни при чем. У родителей нет денег на лечение, да и вряд ли поможет...
Собеседник говорил по-русски чисто и нараспев. Наверное, мой ровесник или чуть моложе. Семитский тип, лицо чистое, продолговатое, тонко очерченный нос – заурядная внешность. Чуть прищуренные глаза, руки рабочего, одет, как и все американцы, на сто пятьдесят долларов. От него исходит спокойствие.
– Из эмигрантов?
– Да, конечно. Родился в России, мама уехала в Израиль, когда я был совсем маленьким, но она говорила со мной дома по-русски. В Америке лет двадцать. Мама вышла замуж, и мы все переехали сюда. Они живут в штате Мэн, ее муж рыбачит... А я вот решил пожить самостоятельно.
– Чем занимаетесь?
– Столяр. – Парень сделал паузу и ухмыльнулся своим мыслям. Бросил на меня лукавый взгляд, однозначно указывающий на его семитские корни. – Мне нравится работать с деревом, оно живое. Но в последнее время я все больше вечерами здесь.
– Зачем?
– Люди, пришедшие сюда, верят этому обманщику... Но ведь страдания их истинны. Вот я и стремлюсь облегчить их мучения.
Н-да... Почему-то профессиональный скепсис отказывает. В любом другом случае я бы расплылся саркастической ухмылочкой и уж как минимум отошел от блаженного подальше. Может быть, сказывается усталость от перелета, а может, необычность совпадений.
Тем временем на авансцене бесплодность предпринимаемых попыток стала понятна даже самому Черному Брату. И, продолжая произносить нечленораздельные звуки, он отпустил мальчика, оттолкнув его от себя к проходу между скамейками. ЧБ булькал и кричал, что бесы сильны и мальчик сам бес, посланный подорвать веру в него, великого ЧБ, но что он его раскусил.
Мальчик вел себя странно. На его лице появилась улыбка. Он хоть и неуверенно, но все-таки зашагал к дверям. Родители, сидевшие у дальнего края сцены, хотели было последовать за сыном, но он не звал их. Шаги мальчика постепенно обретали твердость, он шел к нашему ряду, смотря незрячими глазами в лицо моего соседа. У того на устах застыла улыбка, и мальчик улыбался в ответ.
Не доходя нескольких шагов, мальчик протянул руки, и мой сосед поднял руку– ребенок остановился, как будто уперся в стену, и начал оседать, закрыв лицо ладошками. От спокойствия, выраженного на его лице, и беззвучности всего происходящего стало страшно.
Я почувствовал, что время остановилось.
Мальчик не падал – он медленно садился на пол, умиротворенный и счастливый.
Я знал, что будет потом, и мне казалось, что я сплю.
Мой сосед продолжал сидеть, не многое изменилось в его лице. Людям в зале вряд ли было понятно, что совершается. Завывания ЧБ, не прекращавшиеся ни на минуту, вдруг перестали доходить до ушей. Должно быть, звуки остались только там, в его мире. Казалось, присутствующие скованы и безвольно взирают на происходящее.
Мальчик сидел на полу, не отнимая ладоней от глаз. От него веяло спокойствием и счастьем.
Вдруг он убрал руки и, улыбаясь, сказал громко и внятно:
– Мама, я вижу!
И все ожило. Люди вновь обрели голоса и радостно выражали восторг. Родители бросились к мальчику, завертелась карусель сопричастности к чуду.
Я не отрываясь смотрел в лицо соседа.
– Как ты это сделал?
– Что – это?
– Я все видел. Ведь это ты вернул ему зрение.
