Врата Изгнанников

Потом он обнаружил, что его сердце цело, и стал бояться меньше. Многое другое по-прежнему ускользало, куски, которые могли что-то значить, но теперь он точно знал, куда надо идти и что это за люди, ждущие его приказов.

Он знал все о Морунде. И о холмах. И о Манте. Он видел крепость, врезанную в гору, и великие Врата, которые управляют всеми другими воротами, знал все извивы политики, знал и то, откуда взялись стражи, ждущие под холмом: Сюзерен получил его первое сообщение и послал эту мелочь, чтобы охранять его приход и узнать, что он хочет, а сам Скаррин пока довольствуется сообщением гонцов, которых он послал. Воины Скаррина пытались остановить его, не дать использовать ворота, пока не придет разрешение от Высшего Лорда.

Быть может они надеялись, что он умрет.

Но теперь, когда он все вспомнил, ему есть что сказать им, и это должно вырвать Скаррина из летаргии и заставить послать силы на юг.

Да, он скажет им достаточно, чтобы заставить действовать, но не скажет всего — и не останется с ними и не будет ждать благодарности Скаррина. Он — Киверин Асфеллас. Он и Пиверн сражались здесь, между Мантом и Теджосом, против самых разных врагов высшего лорда: он знал тайные тропинки среди холмов, которые ведут с Дороги и на Дорогу. На этой земле он был абсолютно свободен, сам Сюзерен должен был опасаться его и его связей с воинскими Обществами, и он собирался извлечь прибыль и из нынешнего хаоса — то есть захватить верховную власть.

Он вдохнул.

И опять почувствовал ветер, а мгновением раньше был только холод, замораживающий все чувства.

Он услышал звуки, а а мгновением раньше была полная тишина. Как будто по тьме пробежала рябь, унося его все ближе и ближе к берегу мира.

Он пошевелил ногами, и обнаружил, что стал слабее, чем помнил. Ноги легче, а тело — да, тело моложе, совсем молодое. Но оно обучено и ловко, и у него длинные мускулы, сложение бегуна; оно совсем другое, чем медлительное матерое тело, которое принадлежало Гаулту — больше похоже на тело Киверина, и почти так же красиво, как у кел: великолепное тело!

Но в этом юном теле теперь жило сознание взрослого, умудренного опытом кел, в которое вторгались несерьезные и импульсивные мысли юноши; когда он начал успокаивать их и прошел дальше, к воспоминаниям, то испуганно отскочил обратно: слишком много воспоминаний, и потребуются долгие размышления и нешуточная борьба, чтобы привыкнуть к ним и подчинить их себе.

Сознание колдуна, сказала одна его часть.

Природа, сказала другая, природа и знания.

Бог! — крикнула одна часть.

Но другая упрямо повторила: — Природа.

Зрение прояснилось, как будто рябь на поверхности пруда успокоилась. Под ногами твердая вершина холма, рядом люди и кел, встревожено глядящие на него, знакомые, дружелюбные лица.

— Хесиен, — сказал он, и слегка насмешливо положил руку на плечо высокого кел, зная, насколько Хесиен ненавидит людей.

— Лорд Чи, — не менее насмешливо ответил Хесиен. Это был обычай. Наказание для тех, кто рождался дважды или трижды.

Но люди, находившиеся среди них, еще не убедились до конца. Они шептали что-то о душах, об исчезнувшем Чи и отказывались верить своим глазам. Но высокий элегантный кел без колебаний склонил голову и принес клятву верности ему, Чи ап Кантори, который стал Лордом Морунда и получил все: слуг, домашних, остатки человеческого племени — и даже проблемы с заносчивыми стражниками, ждавшими ниже, и их капитаном.

Он почувствовал раны. Так, царапины. От изнеможения болели колени. Наказание, которое это тело принесло с собой. Ничего такого, что нельзя перенести.

Он поискал оружие — меч, который Человек дал ему: это оружие он не собирался терять. Работа кел — несомненно издалека, может быть из-за моря, а может быть и еще дальше. Он проверил баланс. Великолепно!

Он поклонился в ответ и пошел к чалому; хромой мерин пускай отдыхает: быть может еще восстановится.

Но от любого другого оружия он отказался, отказался и одеться так, как подобает Лорду Юга, оставил себе и эти бриджи, и починеные сапоги и легкую кольчугу.

— Это то, что они ожидают, — объяснил он Хесиену.

* * *

— Вставай, — из ниоткуда прошептал голос Моргейн, мускулы дернулись, тело напряглось, и все в одно мгновение, как будто он застыл на краю водопада. Но под его спиной был камень, он оперся на него, постарался вздохнуть и взглянул на неясную тень, стоявшую между ним и лошадями.

— Я едва не ударил тебя, — выдохнул он. — О, Небеса… — Он глубоко вздохнул и трясущимися руками отбросил волосы с глаз. — Мне снилось…, — но он не стал рассказывать свой сон, который перенес его обратно, к старым местам и старым кошмарам. — Я не собирался спать.

— Лучше всего нам немедленно двигаться.

— Они?

— Нет. Но времени мало. Скоро рассвет. Мы будем ехать, пока в состоянии.

Он поглядел вокруг: Чи и Брон, проснулись ли они, мгновенный импульс, и тут вспомнил все. Воспоминание ударило по всему телу, но он глубоко вздохнул, потер небритое лицо, быстро вскочил на ноги и приказал себе не думать ни о чем, кроме дороги.

Дурак, сказал он себе. Не гляди назад. Гляди вокруг. Гляди вокруг себя. Уж если ты ввязался в это дело, не давай ничему сбить тебя с пути.

Ему хотелось выть. Он перераспределил груз Эрхин и потянулся, чтобы поддержать седло Сиптаха, потому что Моргейн приготовилась садиться в него. — Гляди не на меня, — резко сказала она, беря поводья. Она имеет в виду, что он не должен быть дураком дважды.

Больно. Он не в том настроении, чтобы терпеть ее гнев, а у нее нет настроения спорить. Он повернулся, прыгнул на лошадь и стал ждать на ней, чтобы не терять времени.

Моргейн села в седло и поскакала вперед, не бросив взгляд назад, на него. Всадник, обреченный на смерть и раздающий смерть — вот кто она была; потеря товарища, и то, что она прогнала другого, и чрезмерная жестокость, вроде ее ультиматума — все это одна вещь.

И все из-за меча, который она носила. Из-за жизней, которые он забирал. Из-за того, что она знала, а он нет, и из-за безумия, которое отвлекало ее и которое сегодня утром звало каждого из них.

Он мог выносить все ее многочисленные прихоти пока был илином, но теперь любая из них мог вызвать у него черный слепой гнев, ничуть не меньше, чем у нее.

Наконец она заговорила. Что-то о местности, о которой они скакали, как будто никакой ссоры и не было.

— Да, — сказал он, и добавил, — Да, моя госпожа, — задавив в себе ярость, потому что ее гнев прошел, исчез. В конце концов это ее путь. Он был Нхи, с одного боку, и Кайа, с другого, и гнев легко мог привести к безумным поступкам, он ослеплял и гнал его — даже к братоубийству; после чего ему и пришлось укрыться под законом об илине.

О Небеса, быть илином у женщины, склонной к гневу, это одно. А быть любовником и телохранителем у женщины, наполовину сумасшедшей и одержимой своей целью, совсем другое.

Он вернул себе косу воина. Воздух, холодящий шею, всегда напоминал ему, что, несмотря на честь принадлежать к высшему клану, он выбрал другой путь: клятва илина привязала его к госпоже, и он не был настолько умен, чтобы бросить ее — настолько не умен, что запутался в ее делах, и стал подходить к ней все ближе и ближе, пока не приблизился настолько, что она могла ранить его, свести с ума, а потом забыть, что вообще нападала на него.

Но случилось то, что случилось. Он в западне. С самого начала ее чары влекли его туда.

И она оставила его наедине с призраками — в какой-то момент он услышал топот многих лошадей,