разделение обязанностей его вполне устраивало.
Когда он лег, Моргейн набросила на него свое собственное одеяло, небольшое добавочное тепло, его голова лежала на эрхендимском седле, он расслабился. Закрывая его одеялом, она ласково коснулась его лодыжки, пожелание доброй ночи, маленькая поддержка, он невольно вздохнул и потом думал об этом, глядя в темноту — потому что она ничего не делала просто так — возможно ее жест означал что-то другое, большее, никак не связанное с этим треклятым незваным гостем и с этим миром, который грозил им, заставлял спать по очереди, не снимая вооружения, этой проклятой знакомой ноши, которая, кажется, навсегда закрыла сердце и душу; означал что-то никак не связанное со всеми этими страхами…
Они так близко к тому, чтобы стать любовниками. Совсем близко.
Он опять вздохнул, но по другой причине, и постарался успокоить сознание, чтобы быстрее заснуть — за время пути он хорошо выучил простую мысль: спокойный сон так же драгоценен, как еда и вода, и очень часто намного более редок.
Под броней, прямо над сердцем, лежала тяжелая шкатулка. Он нащупал цепочку, которая держала ее и расстегнул, надеясь, что так будет удобнее… очень аккуратно; потому что внутри была очень опасная вещь, чуть ли не более опасная, чем Ворота, недалеко от которых они разбили лагерь. Камень внутри мог подсказать дорогу к другим Воротам. Но неподалеку мог оказаться еще один такой же камень. Это была сила, и очень опасная..
Это был прощальный дар, дар от человека, которого начал любить, и которого хотел бы иметь отцом. Но на службе Моргейн были только расставания — и смерти. Маленький камень, уравнивавший его с лордами-кел, и замечательная белая кобыла — вот и все, что у него было, не считая оружия; и тем не менее оба эти предмета внушали ему безрассудство и опасное тщеславие, и напоминали о эрхендимах.
Они безвозвратно променяли мир эрхендимов на этот, где ворота выбрасывают в мир столько злой энергии, что вблизи от них опасно находиться, а все деревья изогнулись.
Они все потеряли, замечательный лес и другой, не менее прекрасный, теперь они могут появиться только во сне. Ему снилось, как Моргейн мчится вперед и бросает его, а он никак не может нагнать ее.
Потом ему приснилось, что он опять скачет там, где видел дракона, вмерзшего в снег, и это был конец, конец обычной жизни. Он всегда считал, что люди любят жить там, где родились, со знакомыми опасностями. Это может быть ужасное место, а может быть замечательное, они могут ненавидеть или любить то, что случается с там ними, у них может быть возможность повернуться спиной ко всему, что они знают, и пойти прямо вперед — и тем не менее люди обычно никуда не идут, хотя место, где они живут, может убить их. Он сам был таким человеком. Почти два года он, несмотря на опасность, крутился недалеко от места, из которого его изгнали в восемнадцать лет и даже не мог себе представить, что есть мир за пределами Эндар-Карша.
Пока Моргейн не нашла его.
Она показала ему вещи, которые не имели смысла в том мире, который он знал. И, как тот дракон, растерявшийся и погибший в снегу, он знал, что оторвался от родной земли в тот момент, когда поехал за ней.
Потом ему снились их бесконечные скитания, где он всегда ехал за ней. И тут Вейни проснулся, кулак сжимает камень; какое-то время он лежал, не понимая где он и что с ним, и где Моргейн; его охватил страх, но тут он нашел ее, знакомую тень, под старым изогнутым деревом, освещенную светом звезд, более ярким, чем в любом из миров, которые он видел.
Он опять пошевелился. Лошади не двигались. Дул ветер и шелестели листья на ветках, других звуков не было.
Но — краткая темнота, потом треск, как от горящего полена, его вырвало из сна, в следующее мгновение он вскочил на ноги, меч в руке, Моргейн слева, а их гость справа и медленно идет среди деревьев, хромая на правую ногу и шатаясь. Огонь вспыхнул на гнилом листе. Это оружие Моргейн: он знал его достаточно хорошо — знал теперь, какой звук разбудил его; и, стряхивая с себя остатки сна, бросился вперед, и успел схватить мужчину прежде, чем он дошел туда, где его могли достать копыта лошадей — схватил за плечи, и бросил его вниз на кучу из гнилых листьев прямо около копыт серого боевого коня.
Серый с вызовом заржал и свист Моргейн прорезал темноту. — Сиптах! — крикнула она, когда Вейни закрыл голову руками, а пленника телом, железные копыта пошли вниз, грязь и пыль попали ему в лицо, ударили в плечо, копыта прогремели над ними, все удары копыт мимо его тела, кроме одного. Пленник под ним не шевелился.
— Ты не ранен, — крикнула Моргейн. — Вейни, ты не ранен?
Вейни скатился с человека и попытался успокоиться, тяжело и испуганно дыша, потом посмотрел на госпожу, которая твердо держала повод Сиптаха. Он согнул и разогнул плечо, встал и поблагодарил Небеса, что копыто ударило в кожу и металлическую кольчугу.
— У него мог быть нож, — в гневе крикнула Моргейн. — Да у него могло быть любое оружие. Ты же не знаешь!
Теперь, когда все кончилось, он думал точно так же; более того, он подумал и об ударе копыт, который просвистел мимо головы, и о своих мокрых от грязи коленях. Огромный серый потерял равновесие посреди атаки и едва не убил его; их спасло чудо.
Пленник у его ног застонал и задвигался, его руки задергались, наполовину осознанно. Вейни поставил ногу на спину человека, когда тот попытался встать и вдавил его в землю, на этот раз довольно жестко.
— Не всегда же он будет хромать, — сухо заметила Моргейн, придя в себя.
— Нет, — ответил Вейни, все еще тяжело дыша. Заслуженный выговор уколол его больнее, чем рана. — И никогда не поблагодарит.
ВТОРАЯ ГЛАВА
Серый свет рассвета проник на поляну, и Вейни, всю свою стражу время от времени кормивший костер, подкинул еще немного растопки в его угли. Желтые полосы огня взметнулись вверх, сухая кора дерева, чем-то похожего на иву, ярко вспыхнула и заискрилась. Он добавил еще немного сухих веточек, потом подложил более солидные куски, наслаждаясь бездельем. Редкое мгновение, когда ничего не давит, никуда не надо скакать сломя голову, и нужно думать только о костре, загадочное обаяние которого всегда напоминало ему о доме, и не имело значение, какое небо было над ним и сколько на нем лун. Лошади паслись на другой стороне поляны, где перекошенные деревья пропускали достаточно света, чтобы росла трава — верные часовые, серый в яблоках Сиптах, обученный и для боя и для засады, и Эрхин, чувствующая и знающая лес. Что-то может ускользнуть от человеческих ушей, но лошади всегда поднимут тревогу — и сегодня утром все было хорошо. Катастрофа поджидала их ночью — но не состоялась.
По другую сторону костра свет падал на узкую руку и серебряные волосы. Моргейн спала, маленькая спокойная сценка, такая же красивая, как костер и неяркое поднимающееся солнце.
— Спи, — прошептал он, когда она зашевелилась. Иногда, в эти редкие мгновения свободы, она уступал ему теплые одеяла, и он мог выспаться всласть, пока она готовила завтрак — или он уступал их ей, пока сидел и сторожил на рассвете.
Она наполовину открыла глаза и подняв голову, высунула нос из-под одеял. — Ты можешь идти спать, — сказал она на языке Карш, его родном языке, выговаривая слова по-старинному, так, как никто не говорил к тому времени, когда он родился. Так она, обычно, говорила с ним наедине или сразу после сна.
— Я не хочу спать, — сказал он, и это была ложь: он чувствовал долгие часы дежурства, в глазах слегка кололо, болело раненое плечо и одеяла искушали защитой от утреннего холодка. Но он всегда, когда мог, предохранял ее от трудностей — поэтому между ними так часто возникало соревнование, хмурые взгляды и интриги, каждый старался услужить другому, постоянно ревнуя друг к другу, в результате они вечно спорили, днем и ночью, по делу или без дела.
— Спи, — повторил он, Моргейн откинулась назад и укрылась с головой; он с удовлетворением улыбнулся, нырнул в их седельные сумки и достал сковородку, собираясь готовить завтрак.
