Взнесе бог десницею великаго князя Димитрия Ивановича на победу иноплеменник. Безбожный же Мамай со страхом встрепетав» и проч. В пространном сказании говорится, что татары везде одолели; но что тут внезапный удар из засады свежих сил под начальством князя Владимира Андреевича и воеводы Волынского решил дело в пользу русских. Наконец, в третьем, по преимуществу поэтическом слове говорится также о поражении русских вначале, почему и первая часть сочинения является как жалость: «На том поле сильныи тучи ступишася, а из них часто сияли молыньи и загремели громы велицыи; то ти ступишася русские удальцы с погаными татарами за свою великую обиду, а в них сияли сильные доспехи злаченые, а гремели князи русские мечьми булатными о шеломы хиновские. А билися из утра до полудни в суботу на Рожество св. богородицы. Не тури возгремели у Дунаю великаго на поле Куликове, и не тури побеждении у Дунаю великаго; но посечени князи руские и бояры и воеводы великаго князя Димитрея Ивановича, побеждены князи белозерстии от поганых татар, Феодор Семенович, да Семен Михайлович, да Тимофей Валуевич, да Андрей Серкиаович, да и Михайло Иванович и иная многая дружина Пересвета чернца, брянскаго боярина, на суженое место привели. Восплакашася все княгини и боярыни и вси воеводские жены о избиенных…» После этого плача жен автор переходит к похвале, к победе, и здесь, полусогласно с пространным сказанием, выставляет князя Владимира Андреевича, который увещевает брата, великого князя, наступить на татар, тот двигается — и победа одержана: «Того же дни в суботу на Рожество св. богородицы иссекша христиана поганые полки на поле Куликове, на реке Напряде; и нюкнув князь великый Владимир Андреевич гораздо, и скакаше в полцех поганых в татарских, а злаченным тым шеломом посвечивает, а скакаше со всем своим войским, и загремели мечьми булатными о шеломы хиновские. И восхвалит брата своего великаго князя Димитрея Ивановича: свои полки понужай… уже бо поганые татары поля поступают, а храбрую дружину у нас потеряли, а в трупи человечьи борзи кони не могут скочити, а в крови по колена бродят, а уже бо, брате, жалостно видети кровь крестьянская. И кн. вел. Димитрей Иванович рече своим боярам: братия бояра и воеводы и дети боярские! то ти ваши московские сладкие меды и великие места, туто добудете себе места и своим женам, туто, брате, стару помолодеть, а молодому чести добыть. И рече кн. вел. Димитрей Иванович: Господи боже мой! на тя уповах да не постыжуся в век, ни да посмиютмися враги моя; и помолися богу и пречистой его матери и всем святым его, и прослезися горько, и утер слезы. И тогда аки соколы борзо полетели. И поскакивает князь вел. Димитрей Иванович» и проч.
Таковы источники, которыми должен пользоваться историк при описании Куликовской битвы. В какое время составились эти сказания, мы не знаем; на одном списке пространного сказания означено, что оно составлено рязанцем, иереем Софронием: в одной летописи он назван Софонием рязанцем, брянским боярином; автор поэтического слова поминает рязанца Софония как своего предшественника в сочинении похвал великого князя Димитрия.
Нашествие Тохтамыша на Москву послужило также предметом особого сказания: «О Московском взятии от царя Тактамыша и о пленении земля Руськыя». Это сказание носит такой же характер, как и краткое сказание о Куликовской битве, но отличается от него большею простотою и обстоятельностию рассказа. Известия о Тамерлановом нашествии вошли в «Повесть преславнаго чудеси от иконы пречистыя богородицы, еже нарицается владимирская». Здесь говорится о Тамерлане, что он родился между заяицкими татарами, в Самаркандской стране, был простой, бедный человек, ремеслом кузнец, нравом хищник, ябедник и вор. В молодости украл он овцу, хозяин которой переломил ему за это ногу и бедро; но Тамерлан оковал себе ногу железом, отчего и был прозван Железным Хромцом, Темир-Аксаком. К выходу из русских владений побудил его сон, в котором явилась ему на воздухе жена в багряных ризах, воспрещавшая ему идти далее на Русскую землю. Особое сказание о битве русских под Рязанью с татарами внесено в летопись под заглавием Повести о Мустафе царевиче. Битва на Ворскле послужила предметом также особого сказания.
Если столкновения с татарами вообще и битва Куликовская в особенности возбуждали сильное внимание народа, вследствие чего являлись разного рода сказания об них, то неудивительно, что жизнь того князя, который впервые вывел русские полки против татар и победил, стала предметом украшенного сказания. В этом сказании О житии и преставлении великаго князя Димитрия Ивановича, царя русьскаго мы не должны искать подробных известий о подвигах Донского; сказание это есть не иное что, как похвальное слово, касающееся почти исключительно нравственной стороны.
Автор начинает с происхождения своего героя, потом говорит о его душевных качествах, которыми он отличался в молодости, когда принял правление: «Еще же млад сый возрастом, и о духовных прилежа делесех, и пустотных бесед не творяше, и срамных грагол не любляше, злонравных человек отвращашеся, а с благыми всегда беседоваше, божественных писаний всегда со умилением послушаше, о церквах божиих велми печашеся, а стражбу земли Русьскыя мужеством своим держаше, злобою отроча обреташеся, а умом свершен всегда бываше, ратным же всегда в бранех страшен бываше, и многы врагы, встающая на ны, победи, и славный град свой Москву стенами чюдными огради, и во всем мире славен бысть, яко кедр в Ливане умножися и яко финик в древесех процвете». Далее говорится о женитьбе Димитрия, после чего следуют известия о двух победах над татарами, при Воже и на Куликове поле.
Поход Мамая автор приписывает зависти людей, окрест живущих, к Димитрию; говорит, что лукавые советники, которые христианскую веру держат, а поганские дела творят, начали внушать Мамаю: «Великий князь Димитрий московский называет себя царем Русской земли, он честнее тебя славою и противится твоему царству».
Мамай объявил своим вельможам, что идет на Русь, с тем чтоб ввести туда магометанскую веру вместо христианской. Куликовская битва описывается кратко, в общих выражениях. Упомянувши о победах Вожской и Куликовской, автор обращается опять к нравственным достоинствам Димитрия, которые выставляет с той целию, чтоб цари и князья научились подражать ему. Описавши целомудрие, воздержание, благочестие Димитрия, автор переходит к описанию его кончины, говорит об увещаниях его сыновьям, боярам, о распределении волостей между сыновьями.
Описывается плач великой княгини Евдокии, которая так причитала: «Почто не промолвиши ко мне, цвете мой прекрасный? что рано увядаеши? винограде многоплодный, уже не подаси плода сердцу моему и сладости души моей; солнце мое, рано заходиши; месяц мой прекрасный, рано погыбаеши; звездо восточная, почто к западу грядеши?» и проч. Описавши погребение великого князя, автор продолжает: «О страшно чюдо, братие, и дива исполнено; о трепетное видение и ужас обдержаше! Слыши небо и внуши земле! Како въспишу или како възглаголю о преставлении сего великаго князя? от горести души язык связается, уста загражаются, гортань премолкает, смысл изменяется, зрак опусневает; крепость изнемогает; аще ли премолчю нудить мя язык яснее рещи». Слово оканчивается обычным прославлением героя в виде уподобления его другим знаменитым лицам священной и гражданской истории; это прославление оканчивается также известным образом: «Похваляет бо царя Коньстантина Гречьская земля, Володимера Киевская со окрестными грады; тебе же, великый князь Димитрей Иванович, вся Руськая земля». Надобно заметить, что это похвальное слово есть самое блестящее литературное произведение из дошедших до нас от описываемого времени.
По образцу похвального слова Димитрию Донскому составлена повесть о житии соперника его, Михаила Александровича тверского, только написана эта повесть гораздо проще. В одной летописи сказано, что она составлена по приказанию князя Бориса тверского.
Уже выше было сказано о характере летописи северной, и собственно северо-восточной, о различии ее от летописи южной. Тяжек становится для историка его труд в XIII и XIV веках, когда он остается с одною северною летописью; появление грамот, число которых все более и более увеличивается, дает ему новый, богатый материал, но все не восполняет того, о чем молчат летописи, а летописи молчат о самом главном, о причинах событий, не дают видеть связи явлений. Нет более живой, драматической формы рассказа, к какой историк привык в южной летописи; в северной летописи действующие лица действуют молча; воюют, мирятся: по ни сами не скажут, ни летописец от себя не прибавит, за что они воюют, вследствие чего мирятся; в городе, на дворе княжеском ничего не слышно, все тихо; все сидят запершись и думают думу про себя; отворяются двери, выходят люди на сцену, делают что-нибудь, но делают молча. Конечно, здесь выражается характер эпохи, характер целого народонаселения, которого действующие лица являются представителями: летописец не мог выдумывать речей, которых он не слыхал; но, с другой стороны, нельзя не заметить, что сам летописец неразговорчив, ибо в его характере отражается также характер эпохи, характер целого народонаселения; как современник, он знал подробности любопытного явления и, однако, записал только, что «много нечто нестроение бысть».
