Наконец, упоминаются в летописи Иван Уда и Александр Белеут. Из неизвестных упоминаются: Димитрий Афинеевич, подписавшийся на первой духовной Василия на третьем месте; Андрей Албердов, занявший Двинскую землю; Александр Поле, Иван Марин (оба под 1401 годом); Селиван (или Селиван Борисович, внук Димитрия Михайловича Волынского, или Селиван Глебович Кутузов); Димитрий Васильевич; Степан Васильевич; наместниками в Нижнем Новгороде вместе с Владимиром Даниловичем Красным были Григорий Владимирович и Иван Лихорь; в 1393 году новоторжцы убили вели кокняжеского боярина Максима; в битве с пронским князем вместе с Игнатием Жеребцовым погибли Михайла Лялин и Иван Брынка, тут же попался в плен муромский воевода Семен Жирославич; наместником во Владимире упоминается Юрий Васильевич Щека; под 1390 годом встречаем известие, что в Коломне на игрушке был убит Осей, кормиличич великого князя. Как при Донском новоприезжий боярин Димитрий Михайлович Волынский оттеснил на низшую степень или заехал, по тогдашнему выражению, некоторых старых бояр, так при Василии Димитриевиче литовский князь, Юрий Патрикеевич, внук Наримантов, вступивши в службу к московскому князю, заехал также некоторых бояр, и его имя встречаем на первом месте в духовных великокняжеских. Брат его, князь Федор Патрикеевич, был наместником великого князя в Новгороде в 1420 году. Дьяками великокняжескими были: Тимофей Ачкасов и Алексей Стромилов.
Глава вторая
По смерти Василия Димитриевича на столе московском и всея Руси явился опять малолетный, десятилетний, князь Василий Васильевич. Малолетством деда его Димитрия хотел воспользоваться Димитрий суздальский, князь из старшей линии потомства Ярослава Всеволодовича; но Москва была уже так сильна, что, несмотря и на малолетство ее князя, Суздаль, даже поддерживаемый ханом, не мог остаться победителем в борьбе. Теперь, при малолетном внуке Димитриевом, никто из князей не осмеливается спорить за Владимир с потомками Калиты: Нижний, Суздаль принадлежат уже Москве, Тверь давно уже отказалась от всякого наступательного движения. Но теперь, когда не может быть более борьбы у московского князя за Владимир ни с князем нижегородским, ни с тверским, начинается борьба между самими потомками Калиты, между самими князьями московскими — за Москву и уже неразрывно соединенный с нею Владимир. До сих пор мы видели частые и явные нарушения родовых прав старшинства в потомстве Всеволода III, нарушения, постоянно увенчивавшиеся успехом: видели восстание Михаила Ярославича московского против дяди Святослава, восстание Андрея Александровича городецкого против старшего брата, Димитрия переяславского, восстание Юрия московского против старшего в роде Михаила тверского; но все это были восстания против порядка вещей, который хотя и видимо ослабевал (что именно доказывалось успехом явлений, против него направленных), однако еще держался, признавался вообще всеми как законно существующий, и явления, ему враждебные, были только исключениями; не являлось еще ни одного князя, который решился бы это исключение сделать правилом. Димитрий Донской первый завещал старшие столы, и московский и владимирский, сыну своему мимо двоюродного брата, который сам согласился на это распоряжение, согласился признать племянника старшим братом; но этот брат Донского был, во-первых, брат двоюродный, во-вторых, не мог занять старшего стола по отчине, отец его не был никогда великим князем московским и владимирским. Гораздо важнее, следовательно, и решительнее было распоряжение сына Димитриева Василия, завещавшего старшинство сыну своему мимо родных своих братьев, которых права по старине были совершенно бесспорны. И вот полноправный им по старине наследник старшинства князь Юрий Димитриевич звенигородский отказывается признать старшинство племянника, отказывается признать законность нового порядка престолонаследия. Должна была возгореться борьба, борьба последняя и решительная, которая нисколько не похожа на прежние усобицы между дядьми и племянниками; припомним древнюю борьбу Изяслава Мстиславича с дядею Юрием Долгоруким: Изяслав занял Киев вопреки правам дяди, но никогда не смел отрицать этих прав, говорил прямо, что Юрий старше его, но не умеет жить с родичами и проч.; припомним также, что возможность этой борьбы условливалась обстоятельством случайным, слабостию, неспособностию полноправного дяди Вячеслава, пред которым, однако, Изяслав принужден был наконец покаяться. Но теперь оба порядка, оба обычая, старый и новый, сталкиваются друг с другом во всей чистоте: князь Юрий — полноправный наследник старшинства по старине; племянник его Василий Васильевич получает это старшинство по завещанию отцовскому, с полным отрицанием прав дяди, без всякого пособия какого-либо случайного обстоятельства, которое ослабляло бы права дяди и давало племяннику предлог к восстанию против них. В этой новой борьбе дяди с племянником как бы нарочно племянник является малолетным и потому неспособным действовать сам по себе; до сих пор, когда племянники восставали против дядей, то это было обыкновенно восстание более даровитой, более сильной личности; но теперь, как нарочно, слабый отрок вступает в борьбу против сильного своим правом старого дяди, следовательно, все преимущества, по- видимому, на стороне последнего, а между тем побеждает малолетный племянник, и тем резче обнаруживается вся крепость нового порядка вещей, который не зависит более от личных средств.
Могущественные средства малолетнаго Василия обнаружились в самом начале: в ту самую ночь, как умер великий князь Василий Димитриевич, митрополит Фотий послал своего боярина в Звенигород к Юрию звать его в Москву. Но Юрий не захотел признавать племянника старшим, боялся принуждения в Москве, боялся даже оставаться поблизости в Звенигороде и уехал в отдаленный Галич, откуда прислал с угрозами к племяннику и с требованием перемирия месяца на четыре. В Москве согласились на перемирие, которое было употреблено с обеих сторон для собрания войска. Бояре московские с малолетним князем своим предупредили Юрия и пошли к Костроме с большим войском, в котором находились и остальные дядья великого князя, Димитриевичи; это напугало Юрия, который побежал в Нижний Новгород и сел там; против него отправлен был брат его Константин Димитриевич, который прежде сам вооружался за старшинство дядей; Юрий из Нижнего побежал за Суру и стал на одном ее берегу, а Константин на другом и, постоявши несколько времени, возвратился в Москву под тем предлогом, что нельзя было перейти реку: но, по некоторым, очень вероятным известиям, Константин радел не племяннику, а брату и потому не хотел, как должно, преследовать Юрия, который возвратился в Галич и послал в Москву просить опять перемирия на год. Но если для Юрия выгодно было не заключать окончательного мирного договора, в котором он принужден был бы отказаться от своих притязаний, если ему выгодны были только перемирия, которые позволяли ему собирать силы и выжидать удобного времени, то в Москве, наоборот, желали чего-нибудь решительного, и по общему совету — митрополита, матери великокняжеской Софии, дядей и даже деда Витовта литовского — митрополит Фотий отправился в Галич уговаривать Юрия к вечному миру. Юрий, узнавши, что митрополит едет, встретил его с детьми, боярами, лучшими людьми, собрал и чернь всю из городов и деревень и поставил ее по горе так, чтобы Фотий мог видеть большую толпу народа при въезде в город. Но галицкий князь не достиг своей цели, не испугал митрополита, который, взглянув на густые толпы черни, сказал ему: «Сын князь Юрий! не видывал я никогда столько народа в овечьей шерсти», давая тем знать, что люди, одетые в сермяги, — плохие ратники.
Начались переговоры: митрополит настаивал на вечный мир, но Юрий не хотел об нем слышать, а требовал только перемирия, Фотий рассердился и выехал из Галича, не благословив ни князя, ни город, и вдруг после его отъезда открылся мор в Галиче.
