имя Сталина просил проверить деятельность маршала на посту начальника Генерального штаба РККА, как вызывающей сомнения:
«В ЦК ВКП(б) тов. Сталину
Целый ряд важнейших вопросов организации РККА и оперативно-стратегического использования наших вооруженных сил, по моему убеждению, решен ошибочно, а возможно, и вредительски. Это в первый период войны может повлечь за собой крупные неудачи и многочисленные лишние жертвы.
Я прошу, тов. Сталин:
Проверить деятельность маршала Егорова в бытность его начальником Генерального штаба РККА, т.к. он фактически несет ответственность за ошибки, допущенные в области подготовки оперативно- стратегического использования наших вооруженных сил и их организационной структуры.
Я политического прошлого и настоящего тов. Егорова не знаю, но его практическая деятельность как начальника. Генерального штаба вызывает сомнения.
9 ноября 1937 года.
Член ВКП(б) с 1912 года Я. Жигур»[101]
Заметим, что если одного доносчика (Жукова) известные события 1937–1938 годов задели лишь рикошетом и он не только остался жив, но и значительно преуспел по службе, то в отношении другого (Жигура) такого никак не скажешь. Не спасли его ни процитированное выше письмо Сталину, ни многочисленные обращения из тюремной камеры к наркому Ворошилову: он разделил судьбу человека, на которого усердно доносил, то есть судьбу маршала Егорова.
Запущенный механизм травли А.И. Егорова все более набирал обороты, чтобы в один из дней перевести его в совершенно иное качество – в положение арестованного и находящегося под следствием. И такой день наступил 27 марта 1938 года. Началась новая, доселе ему абсолютно неизвестная, полоса его жизни. Обратимся к материалам архивно-следственного дела по обвинению А.И. Егорова. Оно состоит из четырех томов. Первый том открывается ордером № 2686 на арест маршала и производство обыска у него, датированным апрелем 1938 года, но без указания конкретного числа. Затем последовательно идут заявление арестованного маршала за 28 марта 1938 года на имя Ежова, протоколы его допросов (обобщенные) от 28 марта – 5 апреля 1938 года (на 111 страницах) и 11 мая того же года (на 58 страницах машинописного текста), затем еще одно заявление на имя наркома внутренних дел от 25 апреля 1938 года, собственноручные показания Егорова от 31 июля 1938 года и копии показаний арестованных комбрига А.И. Сатина, комкора Н.В. Куйбышева, командарма 1-го ранга И.П. Белова и Г.Ф. Гринько – наркома финансов СССР. А также обвинительное заключение, составленное 10 февраля 1939 года, протокол судебного заседания Военной коллегии от 22 февраля 1939 года по делу А.И. Егорова. Наконец, приговор суда, как последний гвоздь в крышку гроба. Есть там и небольшая по формату и содержанию справка о приведении приговора в исполнение 23 февраля 1939 года.
Во втором томе находятся копии протоколов допроса Егорова и очных ставок его с А.И. Седякиным, Г.Ф. Гринько, а также копии показаний о Егорове арестованных М.К. Левандовского, С.П. Урицкого, И.К. Грязнова, П.Е. Дыбенко, Г.А. Егоровой-Цешковской (его жены), Чиковани, Лежава. Третий том содержит собственноручные показания Егорова и их копии. То же самое и в четвертом томе.
Примечательно, что ознакомление с этим делом даже не специалиста в вопросах судопроизводства выявляет массу небрежностей в его оформлении, а значит грубых нарушений законности. Об отсутствии даты на ордере мы упоминали. Санкция же на арест Егорова, была дана заместителем Прокурора СССР Г. Рогинским 10 февраля 1939 года, в один день с составлением обвинительного заключения по его делу и почти через год после ареста. Далее, постановление об избрании меры пресечения вынесено 23 июля 1938 года, а обвинение предъявлено Егорову 27 июля того же года.
Даже из тщательно отредактированного обобщенного протокола первой серии допросов А.И. Егорова за период с 28 марта по 5 апреля 1938 года видно, что он вначале, как и на предыдущих очных ставках, пытался сопротивляться, отрицая свою причастность к антисоветскому заговору. Но тогда, прибывая в указанное место – будь то здание ЦК ВКП(б) или НКВД – он был только свидетелем и выходил оттуда снова на свободу. Свободу, конечно, относительную, но все же личную свободу он имел. Теперь же, после ареста, положение резко изменилось и первая попытка, Егорова оказать сопротивление следствию была встречена крайне отрицательно. После непродолжительного, но незабываемого пребывания в руках «специалистов» Егоров принимает решение отказаться от сопротивления и под диктовку следователя старшего лейтенанта В.М. Казакевича и помощника начальника Особого отдела ГУГБ НКВД СССР майора М.С. Ямницкого пишет заявление на имя Ежова, в котором указывает, что «…дважды совершил преступление, не сознавшись чистосердечно в ЦК, ни во время очных ставок в НКВД. Сейчас я решил прекратить запирательство и чистосердечно рассказать о своей антисоветской работе»[102].
Общие разговоры Егорова об антисоветской деятельности следователям были совершенно не нужны. Им требовалось, чтобы показания давал один из руководителей заговора в РККА. И они заполучили, а точнее сделали его, этого главного заговорщика. Читая ответы Егорова на вопросы Ямницкого и Казакевича, зафиксированные в протоколе допроса от 28 марта – 5 апреля 1938 года, находим важное для обеих сторон признание: «Я, Егоров, вместе с Дыбенко и Буденным возглавлял руководство антисоветской организации правых в Красной Армии, имевшей своих участников в военных округах. Эта наша антисоветская организация была на особо законспирированном положении…»[103]
Итак, арестованный маршал Егоров стал давать показания, нужные следствию, а стало быть, он принял условия игры, предложенные ведомством Ежова. Какие именно проблемы интересовали чекистов, мы узнаем из постановочных вопросов следователей в ходе допросов. Из ответов на них Егорова вытекает вывод, что именно они и есть то самое главное, ради чего и устраивались допросы. Ведь эти ответы следователи сами и подсказывали своему подопечному, вписывая их затем в текст протоколов, являвшихся от начала до конца плодом их творчества. Как уже не раз отмечалось, важнейшим источником для их составления (и не только в случае с Егоровым) являлись собственноручные показания подследственного, в обиходе жителей ГУЛАГа гораздо чаще именуемые «романами». Известно и то, что в этих «романах», писавшихся иногда в течение нескольких дней и даже недель, арестованные фактически давали развернутые ответы на вопросы, заранее поставленные им следствием.
Писал «романы» и Егоров. А что ему еще оставалось делать – ведь он был для следователей уже не маршал и не заслуженный человек страны, а всего-навсего один из заключенных, коих в НКВД пребывало великое множество. Не лучше и не хуже других. Впрочем, несколько лучше, о чем будет сказано ниже. И Егоров также, как и сурово осуждаемые им совсем недавно на очных ставках Белов, Грязнов, Седякин, стал давать показания на своих вчерашних и не совсем вчерашних сослуживцев. Одними из первых в деле Егорова идут его собственноручные показания от 31 марта 1938 года. Учитывая их большой объем и наличие обширного фактического обличительного материала, следует считать, что писать их маршал начал еще 28 марта, после признания им своей вины. В этом документе Егоров называет 60 известных ему заговорщиков из числа командно-начальствующего состава РККА, частью арестованных органами НКВД, а частью еще находящихся на свободе. В числе последних он показал на Маршала Советского Союза С.М.
