соображать, может быть, стану только мычать, но буду отбиваться от подлецов»3.
В данной главе речь пойдет о военнослужащих — командирах, политработниках и других категориях командно-начальствующего состава РККА, которые, схваченные по 58-й статье и находясь в нечеловеческих тюремных условиях содержания в различных городах Советского Союза, все же находили в себе силы и мужество сопротивляться прессингу следствия, противоречить и не соглашаться с ним, несмотря на применяемые к ним «меры воздействия». Еще раз повторим, что речь идет о сопротивлении лиц, носивших статус заключенных, арестованных по 58-й статье Уголовного кодекса, а значит «врагов народа». То была борьба за свои права, как человека, за права, закрепленные в соответствующих статьях «Сталинской Конституции». То была борьба самоотверженная, трудная, связанная с опасностью для жизни, борьба за спасение чести и достоинства воина Красной Армии, гражданина СССР. То была, в конце концов, борьба за самосохранение, борьба против распада личности и превращения ее в безвольную особь, низведенную до простейших инстинктов.
Формы такого сопротивлении были самыми разными, хотя выбор был и не так уж велик. Перечислим их, назовем, так сказать, поименно:
— отказ подписывать протоколы допросов, содержащие сведения, вписанные туда следователем без согласия арестованного (подследственного), т.е. сведения, которые он не сообщал;
— отказ от ранее данных показаний, добытых методами физического воздействия;
— жалобы и заявления на имя Прокурора СССР, Главного военного прокурора, наркома обороны, руководителей партии и государства о своей невиновности и незаконных методах следствия;
— отказ на суде признать себя виновным и подтвердить показания, данные на предварительном следствии;
— самоубийство и попытки самоубийства.
Названные формы (способы) противодействия следствию являлись основными, их можно назвать активными. К числу других относились: сообщение заведомо ложных сведений о своих вербовщиках (вербовщике) в заговор (как правило, давно умерших); выявление и нейтрализация внутрикамерных агентов; «контрреволюционные, антисоветские» разговоры в камерах с осуждением методов следствия и отдельных следователей; оказание помощи сокамерникам, получившим физические травмы и увечья на допросах и т.п.
Если произвести соответствующую градацию, то самым распространенным из упомянутых форм противодействия был отказ в ходе следствия от ранее данных вымышленных показаний, а также отказ в суде признать себя виновным и подтвердить те сведения, которые следователь выбил на предварительном следствии. Если бы не существовавшие в тюрьме ограничения в предоставлении подследственным писать жалобы и заявления в различные инстанции, то, несомненно, эта форма была бы самой массовой. Но не всегда и везде арестованному давали ручку (карандаш) и бумагу, к тому же все написанное им ложилось на стол к тому же следователю, что вел его дело. И дальше этого стола жалоба могла и не пойти, могла надолго там застрять, а то и просто «затеряться». Если уж протоколы допросов таинственным образом «пропадали», то что говорить о каких-то мелочах в виде заявления арестованного. И тем не менее жалобы и заявления писали практически все, как только к тому появлялась возможность.
Изученные автором в Архиве Главной военной прокуратуры дела надзорного производства на высший командно-начальствующий состав (от Маршала Советского Союза до комкора и им равных) позволяют сделать следующие выводы.
1. Абсолютное большинство арестованных, пройдя с различными потерями для себя предварительное следствие, огромные надежды возлагали на суд, рассчитывая рассказать там о чудовищной клевете на каждого из них и зверских методах допроса, непременно доказать свою невиновность и непричастность к военному заговору, террористической деятельности, вредительству и т.п. И не вина, а беда этих людей в том, что судьи, заранее проинструктированные, сознательно не давали им высказаться до конца, в самом начале прерывая заявления репликой: «Суду все ясно!»
2. Несмотря на упорное нежелание суда слушать доводы подсудимых в свою защиту, тем не менее почти все они (за небольшим исключением) успевали заявить, что отказываются от показаний, данных ими на предварительном следствии.
3. Самоубийство как форма противодействия следственным органам, в тюремных условиях сколь- нибудь значительного распространения не получила. Хотя такие случаи имели место. Некоторые командиры РККА, исчерпав все возможности доказать свою невиновность и не видя достойного выхода из создавшегося положения, шли на самую крайнюю меру — они лишали себя жизни. Среди таковых был комкор Лапин Альберт Янович — помощник командующего ОКДВА по авиации, предсмертную записку которого мы уже приводили. Заместитель начальника политуправления Забайкальского военного округа дивизионный комиссар Невраев Георгий Федорович повесился в камере тюрьмы. Попытки самоубийства, правда не совсем удачные, были и у других арестованных военачальников Красной Армии.
К слову сказать, что и на «воле», затравленные зачастую абсурдными политическими обвинениями, командиры и политработники РККА стрелялись и вешались (чаще первое, реже — второе). В целом по Красной Армии в 1937 г. зарегистрировано 782 случая самоубийства и покушения на самоубийство. В 1938 г. (без Военно-Морских Сил, которые существовали как самостоятельный наркомат) таких случаев в РККА было уже 832 4.
Как известно, девиз «Стоять, держаться до конца!» в ходе многомесячного следствия выдержали не все арестованные военачальники. Они «сошли с дистанции», не выдержав выпавших на их долю тяжелых физических и моральных истязаний. И тем более мы должны воздать должное тем героям-мученикам, которые пройдя все основные и дополнительные круги ада следствия, сумели выстоять и победить. Победить в смысле не сломаться, не дать вырвать из себя слова признания в несовершенных ими преступлениях, не оговорить своих начальников, подчиненных и сослуживцев. Эти люди должны по праву считаться совестью Красной Армии, ее гордостью. Их поведение на следствии и на суде — эталон морально-этических правил, соблюдения норм чести и достоинства офицера в их лучшем, истинном понимании.
Военный историк полковник в отставке О.Ф. Сувениров в своей монографии «Трагедия РККА», подробно рассматривая все этапы смертного пути арестанта на эшафот, уделил, на наш взгляд, недостаточно внимания комначсоставу, не склонившему головы перед следователями НКВД, не признавшему себя виновным в предъявленных обвинениях и не подписавшему лживых протоколов допросов, в которых содержались оговоры себя и клевета на других лиц, таких же невиновных, как и он сам. Сувениров, не рассматривая детально поведения этих лиц на следствии и в суде, приводит только список (сразу скажем — далеко не полный) тех, кто посмел возражать следователям, кто нашел в себе силы бросить вызов системе и сопротивляться ей до последнего своего часа.
Из высшего командно-начальствующего состава в этот список у Сувенирова вошли (по воинским званиям):
Флагман флота 2-го ранга
1. Кожанов Иван Кузьмич— командующий Черноморским флотом.
Комкор.
1. Базилевич Георгий Дмитриевич — секретарь Комитета Обороны при СНК СССР.
2. Ковтюх Епихан Иович — армейский инспектор Белорусского военного округа.
3. Смолин Иван Иванович— начальник Военно-инженерной академии РККА.
4. Степанов Михаил Осипович — начальник Военно-химического управления РККА.
Корпусной комиссар.
1. Мрочковский Стефан Иосифович— состоящий в распоряжении Разведуправления РККА.
Комдив.
1. Артеменко Николай Филиппович — заместитель начальника Управления военно-учебных заведений РККА.
2. Белый Семен Осипович — командир корпуса военно-учебных заведений Московского военного округа.
3. Калнин Карл Иванович— ответственный инструктор Центрального совета Осоавиахима СССР.
4. Кутателадзе Георгий Николаевич— командир 9-го стрелкового корпуса.
