История России с древнейших времен. Книга V. 1613-1657

Смутное время окончилось избранием царя, и престол молодого Михаила был поддержан вследствие того, что люди Московского государства наказались , был поддержан вследствие стремления большинства, стремления земских людей восстановить наряд, нарушенный стремлениями меньшинства, восстановить все по-прежнему, как было при прежних великих государях. Понятно, что при таком стремлении большинства стремления слабого меньшинства к чему-нибудь другому не могли быть успешны. Есть известие, что бояре взяли с нового царя такую же запись, какую дал Шуйский, т.е., «не осудя истинным судом с боярами своими, никого смерти не предать и вместе с преступником не наказывать его родственников». Другое известие говорит, что Михаил обязался не казнить вельмож смертию, а наказывать только заточением. Но судьба Шеина противоречит этому известию, а судьба родных Шеина противоречит и первому известию. Значит, если и была взята запись, то имела силу только в начале царствования. В 1625 году царь извещал воевод: «По нашему указу сделана наша печать новая, больше прежней, для того, что на прежней печати наше государское титло описано было несполна, а ныне прибавлено на печати в подписи: самодержец; а что у прежней нашей печати были промеж глав Орловых слова, и ныне у новой печати слов нет, а над главами у орла корона». Касательно отношения бояр к царю и к остальным частям московского народонаселения в начале царствования Михайлова любопытно дело о бегстве знаменитого Федора Андронова и о поимке его. 14 марта 1613 года князь Федор Иванович Волконский, в доме которого содержался Андронов, дал знать боярам, что 13 числа ночью колодник от него ушел. Бояре тотчас разошлись ловить его, и Андронов был пойман крестьянами и козаками на Яузе за Калининым вражком, от Москвы за семь верст. Донося об этом происшествии царю, бояре пишут: «А казнить его (Андронова) дворяне, атаманы, козаки и всякие люди отговорили, потому что о его побеге писано во все города и теперь про того изменника пишем грамоты во все города, что его поймали, и про него бы во всех городах было ведомо и сомненья бы нигде не было; а как всем людям про того изменника объявим, и его, государь, вершат по его злодейским делам, как всяких чинов и черные люди об нем приговорят». Схвачен был московский торговый человек Григорий Фонарник, который бывал у Андронова во время его заточения и ездил по городам собирать для него деньги. Григорий объявил, что эти деньги Андронов велел к себе привезти на постриженье; через того же Григорья Андронов приказывал к князю Федору Волконскому, чтоб тот упросил бояр позволить ему постричься в Соловках. Князь Волконский отвечал, что это дело не его, в том волен бог да государь, да бояре, а когда он, Федька Андронов, Москву разорял, то в те поры постричься не хотел.

После этого ни в чем, ни в каких формах и выражениях мы не замечаем перемен в понятиях о значении великого государя: так, мы видим, что послы по-прежнему противополагают значение государя в Московском государстве значению, какое имели короли в Польше; соборы созываются очень часто царем Михаилом, ибо это явление было необходимо по тогдашнему состоянию общества: государственные средства были истощены в Смутное время; государство было очищено от врагов вследствие чрезвычайного напряжения сил народных, но это очищение не было окончательным, ибо ни внешние, ни внутренние враги не оставляли своих притязаний; напряжение сил поэтому должно было продолжаться: новый царь прямо требует этого, требует как исполнения обещания поддерживать престол, содействовать избранному царю в окончательном очищении и успокоении государства: так, по избрании своем Михаил не хочет идти в Москву до тех пор, пока собор исполнит свое обещание, прекратит разбои по дорогам и в городах. Но на этих частых соборах мы не видим также никакой перемены в отношениях земли к государю. Могущественное большинство, значит, смотрело по-прежнему на значение царя, и слабое меньшинство должно было сообразоваться с этим взглядом.

Меньшинство действительно было слабо. Наследственной аристократии, высшего сословия не было, были чины: бояре, окольничие, казначеи, думные дьяки, думные дворяне, стольники, стряпчие, дворяне, дети боярские. При отсутствии сословного интереса господствовал один интерес родовой, который в соединении с чиновным началом породил местничество. Все внимание чиновного человека сосредоточено было на том, чтобы при чиновном распорядке не унизить своего рода. Но понятно, что при таком стремлении поддерживать только достоинство своего рода не могло быть места для общих сословных интересов, ибо местничество предполагало постоянную вражду, постоянную родовую усобицу между чиновными людьми: какая тут связь, какие общие интересы между людьми, которые при первом назначении к царскому столу или береговой службе перессоривались между собою за то, что один не хотел быть ниже другого, ибо какой-то его родич когда-то был выше какого-то родича его соперника? Мы видели, что князь Иван Михайлович Воротынский, высчитывая по наказу неправды короля Сигизмунда, должен был сказать, что король посажал на важные места в московском управлении людей недостойных, худородных, и в числе последних упомянул двоих князей: так, князь нечиновный в глазах князя чиновного был человек худородный.

В силу местничества на верху чиновной лестницы постоянно являлись одни и те же фамилии. «Бывали на нас опалы и при прежних царях, — говорит тот же Воротынский польским комиссарам, — но правительства у нас не отнимали». Действительно, и Грозный, заподозревая, опаляясь беспрестанно на вельмож своих, окружив себя опричниною, не отнял у бояр земского управления. Бояре, оставшиеся после Грозного, были, разумеется, не похожи даже на тех, которые пережили опалы Иоанна III и сына его Василия; у этих было еще в свежей памяти прежнее положение князей и дружины; они помнили, что еще Иоанн III обращался с ними не так круто, как сын его Василий, поведение которого поэтому представлялось чем-то новым, еще случайным, но поведение Грозного отняло последние надежды, сломило все притязания, всякое сопротивление. Иные, с иным духом вышли поэтому бояре из тяжелого испытания; но все еще у них оставалась старина: несмотря на опалы, правительства с них не снимали. Понятно, какое важное значение должны были приобресть фамилии, которые постоянно находились у правительственного дела, всякую думу ведали , как они сами выражались: при отсутствии просвещения подобная практика заменяла все; знание обычая, предания, при исключительном господстве обычая и предания, такое знание было верховною государственною мудростию, и люди, которые сами, которых отцы и деды думу ведали, казались нижестоящим, непосвященным, столпами государства, особенно же те из них, которые еще при этом отличались умом и деятельностью. Мы видели, как мелкочиновный по тогдашнему человек, стольник князь Дмитрий Михайлович Пожарский, говорил о великочиновном человеке, боярине князе Василии Васильевиче Голицыне: «Если бы теперь такой столп, как князь Василий Васильевич, то за него бы вся земля держалась и я бы при нем за такое великое дело не принялся». Почему же князь Голицын мог казаться так высок знаменитому воеводе-освободителю? Сам Голицын объясняет нам дело. «Нас из Думы не высылывали, мы всякую Думу ведали», — говорит он.

Но Голицын не возвратился из неволи литовской, брат его Андрей погиб, отстаивая честь Думы, оскверненной присутствием Федьки Андронова с товарищи; оба они сошли со сцены вследствие событий Смутного времени, которое имеет важное значение в судьбах древней московской знати. Такая буря не могла пройти без того, чтоб не растрясти многого; особенно сильно было потрясение, когда после гибели первого Лжедимитрия началась усобица между двумя царями — царем московским, Шуйским, и царем таборским, или тушинским, вторым самозванцем: последний, чтоб иметь средства бороться с Шуйским, чтоб иметь и двор, и думу, и войско, обратился к людям, которые не могли быть при дворе, в думе, в войске московского царя или, по крайней мере, не могли получить в них важного значения; тушинский самозванец и воеводы его восстановляли не одни самые низшие слои народонаселения против высших, предлагая первым места последних; сильное брожение поднялось во всех сферах: все, что только хотело какими бы то ни было средствами выдвинуться вперед, получить чины высшие, какие при обыкновенном порядке вещей получить было нельзя, все это бросилось в Тушино, начиная от князей, которые из стольников или окольничих хотели быть поскорее боярами, до людей из черни, которые хотели быть дьяками и думными дворянами, и все эти люди получили желаемое. После Клушинской битвы, уничтожившей окончательно средства Шуйского, бояре, чтоб не подчиниться холопскому царю, второму Лжедимитрию, провозгласили царем королевича польского, но тушинские выскочки уже прежде забежали к королю и, готовые на все, чтобы только удержать приобретенное в Тушине положение, присягнули самому королю вместо королевича, обязались хлопотать в Москве в пользу Сигизмунда, и вот бояре, которые готовы были на все, чтоб отделаться от ненавистного Тушина, с ужасом увидали, как тушинцы ворвались к ним в Думу под прикрытием поляка Гонсевского, как торговый мужик Федька Андронов засел вместе с Мстиславским и Воротынским. Это была уже смерть боярам, по их собственным словам, но делать было нечего, они были в