Возмущенная неподобающим поведением г-на Расьоля, дама пожаловалась супругу, который вышел к гостям и вежливо осведомился, есть ли у тех претензии к заведению. Увидев могучую стать уязвленного мужа, Жан-Марк предпочел с ним не связываться, заявив лишь, что в зале, на его вкус, слишком жарко, и поинтересовался, нельзя ли включить на полную мощность кондиционер. На что хозяин ресторана предложил ему «выход получше» и пригласил следовать за собой. Расьоль повиновался. Миновав коридор и служебные помещения, они оказались на кухне. Там оскорбленный супруг подхватил подследственного под мышки и усадил на раскаленную плиту, где какое-то время удерживал, приговаривая: «Жареный петух — фирменное блюдо нашего заведения. Твоему дружку понравится». Расьоль потерял от боли сознание. Чтобы не навлекать журналистов, его упаковали в бочку из-под сельди и, припорошив льдом обугленные места, снесли в кабриолет приятеля, известив последнего, что в машине его ожидает сюрприз.
С точки зрения мифологических параллелей знаменательно название ресторана — «Плутон». Порывшись в справочниках, мы удостоверились, что судьба Тесея, решившего украсть для своего друга Пейрифоя прекрасную Персефону, приходившуюся женой богу подземного царства, уготовила афинянину похожую участь: Тесей прилип задом к трону, специально припасенному для него заподозрившим неладное хозяином, откуда затем похитителя вырвал, с немалой потерей для плоти героя, великодушный Геракл. Как видим, в нашем случае обошлось без Геракла. Во всем остальном совпадение чуть ли не полное;
3) повсюду в тексте романа Расьоль демонстрирует свой воинственный атеизм, с коим, однако, плохо стыкуется привычка француза регулярно являться на исповедь к отцу Бонифацию в церковь Св. Катерины Парижа. Падре охотно нам показал, что приходится Жан-Марку духовником уже двадцать семь лет и за все эти годы его подопечный не пропускал рождественской мессы, за вычетом двух-трех раз, когда находился «вдали от Христовой обители, но только телесно. Душа раба Божьего и тогда обреталась под сенью распятия: прихожанин он щедрый и преданный»;
4) недостоверными выглядят и измышления Расьоля об иудейском происхождении его покойной матушки: потомственная католичка польско-французских кровей была бы сильно покороблена, доведись ей услышать от сына такие фантазии;
5) в главе 19 Расьоль неоднократно ссылается на бессмертие как на отличительный признак слабого пола. Но не упоминает о том, что сам данного свойства совсем не лишен: нам известны по меньшей мере три эпизода, выкарабкаться из коих Жан-Марку споспешествовало разве что чудо.
Тридцати лет он попадает в жестокую переделку, врезавшись в таксомоторе в рефрижератор на самом въезде в Париж. Водитель и спутница погибают. Сам Жан-Марк два месяца пребывает между жизнью и смертью: его буквально «собирают по частям». Семь реберных переломов, разорванное плечо, ущемленная печень, вывих обоих колен — вот далеко не полный перечень полученных травм, тяжелейшими из которых медики посчитали проникновение в черепную коробку куска льда из холодильной камеры грузовика и сильно поврежденный детородный орган (сию часть тела пришлось вызволять из разбитых уст юной покойницы — ночной бабочки с Монмартра). Расьоль перенес несколько операций, включая лоботомию, о чем не распространялся, даже когда выслушивал шутки про то, что у него от волненья «шевелится лысина» (очевидно, что тик — лишь последствие хирургического вмешательства. Так же, впрочем, как и приобретенное Жан-Марком хроническое бесплодие).
Шестью годами позже он, уже сам управляя автомобилем, по дороге в Брюссель умудрился четырежды (!) за три сотни верст наехать на беспризорную живность, пытавшуюся перебежать шоссе: под колеса его попали два зайца, лиса и собака. Последняя отделалась передавленным хвостом и расплющенной лапой, но попытки француза водрузить зверя в машину восприняла неадекватно: собака накинулась на Расьоля, оцарапав ему клыками лодыжку, прежде чем он успел ее придушить. В состоянии шока подследственный, забыв заглушить двигатель, покинул место происшествия и двинулся пешком, не разбирая пути, в направлении близлежащего хутора. Почти невменяемого, его обнаружили поздно вечером в крестьянской конюшне, где он обнимал какую-то клячу и плакал, расточая молитвы и покаяния на волнующихся лошадей. Утихомирить его удалось лишь при помощи подручных средств, коими оказались конские поводья, после чего Расьоля на тракторе препроводили в больницу. Там он будто бы присмирел, но, оставленный на минуту медсестрой без присмотра, кинулся опорожнять без разбору склянки с микстурой, предназначенные для разноса больным. Отравление было причислено к третьей степени тяжести и потребовало от провинциальных лекарей особого усердия и сноровки. «Можно сказать, вытащили с того света, — поделился со мной эскулап, промывавший Расьолю желудок. — Проглоти столько гадости его „Ситроен“, наверняка бы взорвался. А этот вот, надо же, даже не окосел. Только мозгами немного оплавился. Точно говорят: зараза к заразе не пристает…»
Нет нужды объяснять, что случившееся разоблачает в Расьоле неожиданное суеверие, что вкупе с утаиваемой религиозностью вносит существенные коррективы в его романный портрет.
Еще через шесть лет, сорока двух лет от роду, подследственный участвует в массовом побоище на площади вокзала Гар-дю-Нор, где встает на защиту чернокожего бродяги, взятого в круг толпой арабских юнцов. В свалке Жан-Марку достается сперва от алжирцев, а затем и от гвианских негров, примчавшихся соплеменнику на подмогу и мутузивших без разбору каждого, кто был ликом светлее их (на поиски правых и виноватых время они не транжирили). Прежде чем спохватилась полиция, в дело пошли ножи. Куртка Расьоля была исполосована так, что превратилась в кожаную стружку, но сам Жан-Марк практически не пострадал: за исключением ссадин, на нем не было ни царапины. Когда его грузили в карету «скорой помощи» вместе с двумя десятками раненых, он не отбивался, смекнув, что иначе придется менять средство передвижения и отправляться на допрос в участок. В больнице Расьоль, балагуря, усыпил бдительность персонала, а потом ускользнул, прихватив протокол своего поступления в госпиталь.
«Я, конечно, догадывался, что бессмертен, но не подозревал, что до такой степени», — хвастал он затем своей второй жене. Вступив в возраст, когда, по его словам, «прибавляется поросли на запястьях и убавляется на щиколотках, а на макушке впору открыть ледовый каток», он сильно переживал за мужскую свою репутацию, и потому счастливое спасение на Гар-дю-Нор необычайно его вдохновило. Оставшись неуязвим для ножей, Расьоль вдруг почувствовал, что уязвим для другого: ему захотелось ребенка. Он загорелся идеей усыновления и втолковывал скептичной супруге несколько месяцев кряду, что «дети — единственное оправдание наших грехов», что младенцы «более истинны, чем даже святая вода» и «пахнут пронзительно солнцем, в какую бы темную ночь их ни зачали чужие и темные люди». Встретив категоричный отказ, он сгоряча предложил развод, за что незамедлительно поплатился (см. об этом подробнее в гл. 19 романа).
Поскольку пребывание на Бель-Летре пришлось на 2001 год — спустя очередные шесть лет после изложенного выше приключения, — Расьоль нервничал: к этому его вынуждала магия «трех шестерок». Как показали дальнейшие события, тонул в Вальдзее он очень даже всерьез, но и на сей раз фортуна Жан- Марка не подвела. Хотя впечатления записного счастливца он все же не производит: выдает непомерная суетливость, столь характерная для преступивших грань субъектов.
Подводя итог, констатируем: Расьоль, в отличие от Суворова, вполне мог претендовать на то, чтобы войти без изъятий в текст книги в качестве персонажа — «перипетий» в его жизни хватало. Однако и этот подследственный, что называется, «выкинул фортель», отказавшись предстать пред читателем самим собой.
Подходящий момент, чтобы вывести закономерность: сочинители одержимы влечением к фабрикации всяких подделок, чья цель — сокрыть во что бы то ни стало собственное лицо. Невольно наводит на размышления о параллелях с преступным сообществом…
По классификации Дарси — Ариадна, обладающая спасительной нитью и бросаемая любовником, как только он набредает на ее открытие, позаимствовав у нее сюжет для рассказа. Но еще — и Арахна (потому и Спинелли, и Шпиннель — «паук»), грозящая в будущем превзойти искусностью плетения стилистических кружев самого г-на Расьоля. Еще и Антиоппа (см. гл. 4 романа), амазонка, жена Тесея, пострадавшая от копья амазонки же, укрыв своим телом мужа.
Как подается в тексте книги, г-жа Адриана — «весьма эффектная девушка», в чем мы и уверились, повстречавшись с ней шестого апреля 2004 года в деревне Воллезеле, Фламандия, где фрейлейн Спинелли проживала в усадьбе Хеллебош по приглашению Бельгийского литературного общества «Хет Бешрийф»,
