версию, что старцы могли не заметить упорных работ над фонтаном. Худо только, что никакой другой версии не возникало. Наличие пропавших было, но теперь так некстати обнаружившихся подарков заводило следствие в еще больший тупик: три коронных вопроса — кто? как? почему их доставил сюда? — повисали в июньском мареве полной бессмыслицей. Свое раздражение Трауберг вымещал на тех, кто врал так, будто сочинял по ходу на диво дурацкий роман. Изучив все три предмета, он увидел в этом препятствии повод для мести за то, что его ввергают в абсурд, и, похоже, решил перенять его логику: очень скоро дракон господина Фабьена навеял полицмейстеру мысль о заявленном загодя отравлении. Горчаковская дева с рыбьим хвостом позволяла довериться предположению, что фон Реттау насильно нашла свой приют в молчаливой гробнице Вальдзее. Бокал цвета крови с могильным крестом побуждал полагать, что убить ее собирались еще изощренней, с особой жестокостью.
Отчаявшись увещевать полицай-президента в своей невиновности, Гектор Фабьен — о чем, между прочим, гласит протокол, — негодуя, воскликнул:
Как бы то ни было, а доказать причастность гостей к исчезновению хозяйки Траубергу не довелось: как и в любой схватке с жизнью, на стороне литераторов было время. Чем дольше длилось их заточение, тем более выражало себя возмущением общественное мнение Европы. Право писателей убивать лишь на бумаге в конце концов отстояли. В самом деле, сделать это в реальности у них получалось похуже: дуэль Горчакова с Фабьеном на почве ссоры из-за права «ночного первородства» служила наглядным примером того, как рука, привыкшая держать перо, отказывается повиноваться куда более совершенному механизму насилия. Арестовать двух смутьянов за комический фарс поединка полицай-президент не рискнул: их присутствие и без того уж ему опостылело. Однако навязчивая идея упущенного где-то в пределах ограды Бель-Летры хозяйского трупа все так же не давала успокоения его рядовой и суровой душе. Надо отдать должное преданности баронета призванию: изобретая отговорки, отсрочки и проволочки, он всячески противился прекращению следствия, пока не капитулировал четыре года спустя под угрозой своего увольнения. Здесь, по-видимому, не обошлось без хлопот наследника Лиры, графа фон Зихерунга, зачастившего с визитами в Мюнхен, где его замечали в компании важных баварских сановников. Так дело Лиры фон Реттау было закрыто, перейдя из плоскости юриспруденции в сферу этико-эстетических разысканий.
В отличие от полицай-президента Дафхерцинга, с усердием искавшего убийц сто лет назад и изводившего подозрением безобидных писателей, Расьоль не настаивал на кровожадном исходе событий и был даже рад, когда уяснил, что три дамочки их одурачили. Не обнаружив следов под мостом, он изменил свои планы, решивши не ехать в Италию: жары доставало и здесь. К тому же что нового мог он найти под янтарным светом Флоренции, кроме напрашивавшейся параллели о том, что город этот, являя собой вечный символ триумфа витальности и Возрождения, как нельзя лучше отвечал настроению коллеги Фабьена, убежденного, что фон Реттау жива? В этом смысле поездка Горчакова в Баден-Баден (смотри перевод) корреспондировала с точкой зрения, отраженной в написанной им новелле: хозяйка Бель-Летры, шагнув, наконец, из корсетных фантазий эпистолярного жанра в явь плотских объятий (не важно здесь, чьих!), не выдержала испытания разоблачением и, лишенная отныне своей полудьявольской-полусвятой притягательности, утопилась в некстати попавшемся озере. Отбытие Пенроуза в Вену можно трактовать как потугу придать происшедшему флер трагичности, заслуживавшей лучших оперных декораций. Доподлинно известно, что сразу по приезде в австрийскую столицу он посетил театр, где в тот вечер давали с аншлагом «Кармен». Не зря же, черт подери, он дарил бокал цвета крови!..
Впрочем, рассуждать и дальше в том же духе Расьолю набило оскомину: когда клубок крепко сбит, лучше тянуть из него за ту нить, что в руках, а не царапать беспомощным пальцем за те, что все еще скручены слитком. В руках у Жан-Марка пока что была единственная зацепка: Гертруда. Которая не умерла. Сговор был налицо. К сожалению, и Адриана в нем принимала участие. Что-что, а женская мстительность горазда на выдумки. (Не исключено, что идея с инсценировкой убийства принадлежала как раз таки ей). После истории с плагиатом свернуть малышку с пути такой прожженной плутовке, как донья Турера, труда не составило. Прицепить к просторному брюху Гертруды пакетик с клюквенным соком было и вовсе проще простого. А потом они смылись, оставив на вилле мучимых чувством вины хитромудрых глупцов…
Уразумев это, Расьоль сел в электричку и отправился в Мюнхен. Разместившись в гостинице, наведался в ближайшую пивную, где поискал глазами схожие с живым трупом формы и, узрев вполне подходящий сосуд (лучший способ подделать проснувшийся, может быть, голос), уселся за стол к уже порядком набравшейся аборигенке. Поболтав с полчаса, показал ей десятку и попросил о несложной услуге. Выслушав, в чем ее суть, толстуха без лишних вопросов заковыляла с ним вместе на улицу. Подойдя к телефонному автомату, они набрали парижский номер Адрианы и, когда на другом конце провода раздалось «Алло?», немка заплетающимся языком начала проговаривать заранее отрепетированный текст:
— Халло. Дас ист Гертруда…
Но тут же запнулась, повесила трубку и озадаченно пробормотала:
— Она мне сказала: рацион пошел к черту! Какой рацион? Это что, ваш пароль?
— Что-то вроде. Мой шпионский позывной. Подпольная кличка. Рацион — это я. Все в порядке. Спасибо…
Реакция Адрианы лишь доказывала правильность расьолевской догадки о том, что кухарка нема в самом деле: в противном случае его любовница, даже усомнившись в достоверности личности позвонившей, наверняка хотя бы переспросила предъявленное ей имя. Поскольку этого не произошло, можно было смело поздравить себя с успехом и двигаться дальше.
Покопавшись в телефонном справочнике, Жан-Марк отчеркнул несколько адресов и, запасшись монетами, приступил ко второй фазе своей операции. В Центре социальной поддержки глухонемых ему сказали, что занимаются исключительно благотворительностью. Ответ Фонда помощи людям с физическими несовершенствами также пришелся мимо: в их ведении был лишь сбор пожертвований на негосударственные пособия и начисление стипендий для тех представителей их специфического контингента, кто решил получить профессиональную квалификацию и поступить, несмотря на увечье или недуг, в какой-нибудь вуз. Приют для глухонемых и слепых при монастыре капуцинок предоставлял кров и стол, но трудоустройством в миру своих подопечных не занимался. Зато там ему посоветовали обратиться в Общество глухонемых, что в Фюльстенфельдбрукке, в получасе езды от Мюнхена. Позвонив туда, Расьоль договорился о встрече назавтра в десять утра.
Вернувшись в гостиницу, он с аппетитом поужинал и заглянул в бар. Посетителей было немного: пара черных юнцов, флиртовавших с оравой крикливых блондинок, да пожилая супружеская чета, сидевшая, взявшись за руки, за столиком в самом углу. Даже издали было заметно, что глаза стариков предательски влажно блестят, а щеки нервически рдеют. Обе группы олицетворяли собой как бы два полюса жизни: с одной стороны — беспечно-проказливый Эрос, с другой — романтически-грустный Танатос, совмещенные во времени и пространстве прихотью Бахуса, давшего шанс вторым вспомнить то, чего уж с ними не будет, а первым — увидеть воочию то, чего им не миновать. Самому себе на этой географической карте Расьоль отвел мысленно зону где-то в районе экватора. Этакий доброволец-Харон, сидящий на веслах в ожидании груза, пока его ладью медленно, но неуклонно относит течением к сентиментальной гавани стариков. С учетом того, что свою работу он делает только наполовину (Лире фон Реттау позволил сбежать, на свой страх и риск воскресил и Гертруду), им еще повезло. И потом, отнюдь не факт, что у громко токующих молодых хватит учтивости дожидаться своей очереди. По нынешним временам высока вероятность того, что кто-то из них напорется в стычке на нож, угодит папашиным «гольфом» в оставленный на обочине грейдер или переборщит с экстази прежде, чем преклонных лет парочка успеет износить свои льняные костюмы, чтоб понести их, хромая на все четыре ноги, в магазин «сэконд-хэнд». Оно и немудрено: лишь приглашенные в урочный час умеют еще с порога поприветствовать свою последнюю исповедницу так,
