История России с древнейших времен. Книга VII. 1676—1703

Иоаким объявил, что без государей к народу в Грановитую палату не пойдет, а Софья сказала решительно, что не покинет патриарха. Тогда Хованский послал выборных к отцам, чтоб шли наверх.

Раскольники двинулись с крестом, Евангелием, образами, налоями, свечами. Хованский, сдерживая данное слово, велел всех их пустить в палату, а православных священников и мирян пускать не велел, иных даже велел отогнать побоями. По раскольничьему рассказу, дело объясняется так, что, идя на Красное крыльцо, раскольники столкнулись со священниками, рванувшимися навстречу к ним из Грановитой; произошла драка, один священник схватил Никиту за волосы, стрельцы бросились на священников с кулаками и заставили их разбежаться в разные стороны. Хованский прибежал на шум и крик, отцы к нему с жалобами, что их бьют попы, и указали священника, схватившего Никиту за волосы; Хованский сейчас же велел этого священника сковать и отослать в Стрелецкий приказ, других велел сбить с верху, оставив немногих, по просьбе архиереев, кричал, бранился непристойными словами: «Ах, плуты! Я ничего не знаю, а их набралось, что кабацких ярыжек!» Отцы, однако, все не хотели двигаться дальше, крича, что неправды много стало; тогда Хованский поцеловал им крест, что никакого зла им не будет, и они пошли; с ними вместе пошло много и посадских людей.

С шумом вошли раскольники в Грановитую и расставили свои налои и свечи, как на площади; они пришли утверждать старую веру, уничтожать все новшества , а не замечали, какое небывалое новшество встретило их в Грановитой палате: на царском месте одни женщины! Царевны- девицы открыто пред всем народом, и одна царевна заправляет всем! Они не видели в этом явлении знамения времени. На царских тронах сидели две царевны — Софья и тетка ее Татьяна Михайловна, пониже в креслах царица Наталья Кирилловна, царевна Марья Алексеевна и патриарх, направо архиереи, налево светские сановники, царедворцы и выборные стрельцы.

Патриарх обратился к отцам с вопросом: «Зачем пришли в царские палаты и чего требуете от нас?» Отвечал Никита: «Мы пришли к царям-государям побить челом о исправлении православной веры, чтоб дали нам свое праведное рассмотрение с вами, новыми законодавцами, и чтоб церкви божии были в мире и соединении». Патриарх сказал на это то же, что говорил прежде раскольникам у себя: «Не вам подобает исправлять церковные дела, вы должны повиноваться матери святой церкви и всем архиереям, пекущимся о вашем спасении; книги исправлены с греческих и наших харатейных книг по грамматике, а вы грамматического разума не коснулись и не знаете, какую содержит в себе силу». «Мы пришли не о грамматике с тобою говорить, а о церковных догматах!» — закричал Никита и сейчас же показал, что он разумеет под догматами, обратившись к патриарху с вопросом: зачем архиереи при осенении берут крест в левую руку, а свечу в правую? За патриарха стал отвечать холмогорский епископ Афанасий. Никита бросился на него с поднятою рукою: «Что ты, нога, выше головы ставишься? Я не с тобою говорю, а с патриархом!» Стрелецкие выборные поспешили оттащить Никиту от епископа. Тут Софья не выдержала, вскочила с места и начала говорить: «Видите ли, что Никита делает? В наших глазах архиерея бьет, а без нас и подавна бы убил». Между раскольниками послышались голоса: «Нет, государыня, он не бил, только рукою отвел». Но Софья продолжала: «Тебе ли, Никита, с св. патриархом говорить? Не довелось тебе у нас и на глазах быть; помнишь ли, как ты отцу нашему и патриарху и всему собору принес повинную, клялся великою клятвою вперед о вере не бить челом, а теперь опять за то же принялся?» «Не запираюсь, — отвечал Никита, — поднес я повинную за мечом да за срубом, а на челобитную мою, которую я подал на соборе, никто мне ответа не дал из архиереев; сложил на меня Семен Полоцкий книгу: Жезл , но в ней и пятой части против моего челобитья нет; изволишь, я и теперь готов против Жезла отвечать, и если буду виноват, то делайте со мной что хотите». «Не стать тебе с нами говорить и на глазах наших быть», — сказала ему Софья и велела читать челобитную. Когда дочли до того места, где говорилось, что чернец Арсений-еретик с Никоном поколебали душою царя Алексея, Софья опять не вытерпела: слезы выступили у нее на глазах, она вскочила со своего места и начала говорить: «Если Арсений и Никон патриарх еретики. то и отец наш и брат такие же еретики стали; выходит, что и нынешние цари не цари, патриархи не патриархи, архиереи не архиереи; мы такой хулы не хотим слышать, что отец наш и брат еретики: мы пойдем все из царства вон». С этими словами царевна отошла от своего места и стала поодаль. Хованский, бояре все и выборные расплакались: «Зачем царям-государям из царства вон идти, мы рады за них головы свои положить». Раздались и другие речи между стрельцами: «Пора, государыня, давно вам в монастырь, полно царством-то мутить, нам бы здоровы были цари-государи, а без вас пусто не будет».

Но эти выходки не могли ослабить впечатления, произведенного на выборных словами Софьи. «Все это оттого, что вас все боятся, — говорила им царевна, — в надежде на вас эти раскольники-мужики так дерзко пришли сюда. Чего вы смотрите: хорошо ли таким мужикам-невеждам к нам бунтом приходить, творить нам всем досады и кричать? Неужели вы, верные слуги нашего деда, отца и брата, в единомыслии с раскольниками? Вы и нашими верными слугами зоветесь: зачем же таким невеждам попускаете? Если мы должны быть в таком порабощении, то царям и нам здесь больше жить нельзя: пойдем в другие города и возвестим всему народу о таком непослушании и разорении».

Ничем нельзя было так напугать стрельцов, как угрозою, что цари оставят Москву. В них было живо сознание, что поведение их с 15 мая возбудило сильное неудовольствие в могущественных классах, что бояре их ненавидят, как бунтовщиков и убийц, что многочисленное дворянское войско, и прежде их не любившее, теперь не даст им пощады по первому мановению правительства, что они целы до сих пор и наводят страх на мирное народонаселение Москвы только потому, что правительство их прикрывает; но если правительство отречется от них, оставит Москву? Выборные отвечали: «Мы великим государям и вам, государыням, верно служить рады, за православную веру, за церковь и за ваше царское величество готовы головы свои положить и по указу вашему все делать. Но сами вы, государыня, видите, что народ возмущенный и у палат ваших стоит множество людей: только бы как-нибудь тот день проводить, чтоб нам от них не пострадать, а что великим государям и вам, государыням, идти из царствующего града — сохрани боже! Зачем это?»

Софья возвратилась на свое место. Продолжали читать чело битную. Софья не могла удержаться, чтоб не поспорить еще с раскольничьими монахами о разных вещах. Когда челобитная была прочтена, патриарх взял в одну руку Евангелие, писанное митрополитом Алексием, в другую Соборное деяние патриарха Иеремии с символом веры, как он читается в новоисправленных книгах. «Вот старые книги, — сказал Иоаким, — и мы им вполне последуем». Но самое сильное впечатление произвел один священник, который выступил вперед с книгою, напечатанною при патриархе Филарете. «Вот ваши любимые книги филаретовские, — сказал священник, — смотрите, что в них напечатано: разрешается на мясо в великий четверток и субботу!» Никита, молчавший до сих пор после окрика Софьи, не вытерпел, но мог только выбраниться с досады. «Таки же плуты печатали, как и вы», — сказал он священнику.

Чтение челобитной кончилось, и раскольников отпустили из Грановитой. Вышедши из Кремля, они остановились на Лобном месте и опять рассказывали народу, сколько ересей никонианцы насеяли в божественные книги, хвалились, что переспорили и посрамили всех архиереев. С Лобного отправились за Яузу; здесь в церкви Спаса в Чигасах отслужили молебен со звоном и разошлись по домам.

Народ не слыхал, как отцы спорили с архиереями, и те, которые колебались, хотели смотреть правду , оставались в прежнем недоумении. Стрелецкие выборные, обещавшиеся смотреть правду, не видали правды Никиты с братиею в Грановитой, слышали только грозные слова царевны и правительницы, что она не будет долее сносить буйства раскольников, покинет с государями Москву, и вся вина ляжет на стрельцах, которых считают защитниками раскола. «Не променяйте нас и все Российское государство на шестерых чернецов, не дайте в поругание святейшего патриарха и всего освященного собора!» — говорила Софья выборным, и те отвечали ей: «Нам до старой веры дела нет, это дело св. патриарха и всего освященного собора». Выборные были щедро награждены и угощены за такие умные речи; рядовые стрельцы побуянили, но не могли устоять перед царским погребом, когда выставили на десять человек по ушату: принесли заручные, что вперед не будут вступаться за старую веру, а раскольников начали бить, крича: «Вы, бунтовщики, возмутили всем царством!» Те бросились бежать, куда кто мог: отцов перехватали; Никите, как самому дерзкому заводчику смуты и нарушителю своего обещания, отсекли голову, Хованский никак не мог спасти его; но он успел спасти от казни Сергия, которого сослали в Ярославль, в Спасский монастырь; успел заменить смертную казнь ссылкою на Терек для садовника Никиты Борисова с товарищами, которые бежали в Брянск и там были схвачены.