Медленно тянулся день. Я пытался читать, играл в шахматы и был безнадежно разбит. Наконец стемнело. В семь часов прозвенел колокол, приглашавший к ужину, и офицеры вышли. Время настало. Но часовые не давали нам шанса. Они не ходили. Один из них стоял прямо напротив единственного пригодного для бегства участка стены. Мы ждали два часа, но пытаться было бессмысленно, и с двойственным чувством недовольства и облегчения мы отправились спать.
Вторник, 12 декабря. Еще один день страха, но страха, все больше и больше переходящего в отчаяние. Все что угодно, но только не новая задержка. Вновь наступила ночь. Вновь прозвучал колокол на ужин. Выбрав подходящий момент, я прошел через прямоугольную площадку и спрятался в одной из контор. Сквозь щель я наблюдал за часовыми. В течение получаса они оставались невозмутимыми и бдительными. Затем неожиданно один повернулся, подошел к своему товарищу, и они стали разговаривать. Они стояли спиной ко мне. Сейчас или никогда. Я выскочил из моего укрытия, подбежал к стене, ухватился за верх и подтянулся. Дважды я опускался обратно, мучимый болезненными сомнениями, но на третий раз решился и вскарабкался на стену. Ее верхушка была плоской. Лежа на ней, я бросил прощальный взгляд на часовых. Они все еще разговаривали, все еще стояли ко мне спиной, но я, повторяю, находился всего в пятнадцати ярдах. Затем я тихо спустился в соседний сад и затаился среди кустов. Я был свободен.
Теперь оставалось дождаться моего товарища. Кусты в саду были хорошим укрытием, в лунном свете они отбрасывали на землю черные тени. В двадцати ярдах от меня стоял дом, и я не пробыл в своем укрытии и пятнадцати минут, как осознал, что он полон народу. Через окна видны были ярко освещенные комнаты, [383] в них двигались фигуры. Это была новая трудность. Мы всегда думали, что этот дом пуст. Неожиданно, какое-то время спустя (сколько точно, я не знаю, ведь обычные единицы времени — часы, минуты и секунды — в подобных ситуациях теряют значение) из дома вышел человек и направился через сад в мою сторону. Ярдах в десяти он остановился и стоял неподвижно, глядя прямо на меня. Я не могу описать приступ паники, охвативший меня. Мое сердце забилось так сильно, что мне стало плохо. Но среди этой бури эмоций рассудок, твердо сидевший на своем троне, шепнул мне:
— «Доверься темному фону».
Я оставался абсолютно неподвижным. Долгое время мы оставались друг против друга, и я каждую секунду ожидал, что он бросится на меня. Через некоторое время еще один человек вышел из дома, закурил сигару, затем оба пошли обратно. Но как только они повернулись, кошка, за которой гналась собака, ринулась в кусты и столкнулась со мной. Испуганное животное издало тревожное «мяу» и рванулось обратно, страшно треща кустами. Оба мужчины тут же остановились. Но то была всего лишь кошка, как они, несомненно, заметили, и они вышли из ворот сада в город.
Я посмотрел на часы. Прошел час с тех пор, как я перелез через стену. Где же мой товарищ? И тут с площадки донесся громкий голос:
— «Все пропало».
Я подкрался обратно к стене. Два офицера ходили туда-сюда с другой стороны, бормоча латинские слова, посмеиваясь и неся всякую чепуху, среди которой я уловил свое имя. Я рискнул кашлянуть. Тут же один из офицеров забормотал что-то себе под нос. Другой сказал медленно и отчетливо:
— «Не можем выбраться. Охрана что-то подозревает. Все пропало. Можешь залезть обратно?»
Тут все мои страхи снова нахлынули на меня. Вернуться назад было невозможно. Я сказал офицерам:
— «Я пойду один».
Теперь я был в нужном настроении для подобного предприятия, то есть меня уже не волновали никакие обстоятельства, препятствующие успеху, поскольку я полагал, что провал почти неизбежен. Взглянув на план, вы увидите, что ворота, выходившие на дорогу, находились в нескольких шагах от другого часового. Я сказал себе: «Toujours de l'audace», надел шляпу, вышел на середину сада, прошел мимо окон дома, не пытаясь скрываться, вышел из ворот и повернул налево. Я прошел мимо часового [384] всего в пяти ярдах. Большинство из них знали меня в лицо. Посмотрел он на меня или нет, я не знаю, поскольку я не оборачивался. Но, пройдя ярдов сто и не услышав оклика, я понял, что второе препятствие преодолено. Я был на свободе в Претории.
Я неторопливо пошел по ночной улице, мурлыча какой-то мотив и стараясь держаться посередине. Улицы были полны бюргеров, но они не обращали на меня внимания. Постепенно я добрался до пригорода, где сел на маленьком мостике и задумался. Я был в сердце вражеской страны. Не знал никого, к кому мог бы обратиться за помощью. Около 300 миль отделяло меня от Делаго Бей. О моем побеге станет известно на рассвете. Немедленно начнется погоня. Все выходы будут закрыты. В городах — пикеты, сельская местность патрулируется, поезда обыскиваются, железная дорога охраняется. У меня было 75 фунтов в кармане и четыре плитки шоколада, но компас и карта, которые могли бы мне помочь, таблетки опия и мясные кубики, которые могли бы поддержать мои силы, остались в карманах моего товарища в Государственных образцовых школах. Но хуже всего, что я не знал ни слова ни по-голландски, ни по-кафрски, так что не мог ни попросить пищи, ни узнать направление.
Но когда уходит надежда, исчезает и страх. Я придумал план. Нужно найти железную дорогу, ведущую в Делаго Бей. Без карты и компаса я должен двигаться вдоль нее, несмотря на пикеты. Я посмотрел на звезды. Ярко сиял Орион. Всего лишь год назад он вывел меня, когда я потерялся в пустыне на берегу Нила. Он дал мне воды. Теперь он должен дать мне свободу.
Пройдя полмили, я наткнулся на железную дорогу. Была ли это дорога на Делаго Бей или ветка на Питерсбург? Если первая, то она должна идти на восток. Эта же, насколько я мог видеть, шла на север. Но она могла просто петлять здесь среди холмов. Я решил пойти вдоль нее. Ночь была прекрасная. Прохладный бриз освежал мое лицо, и дикое чувство веселья охватило меня. Во всяком случае, я был свободен, даже если только на час. Это уже было кое-что. Обаяние приключения росло. Если бы звезды не благоприятствовали мне, я бы не смог бежать. К чему тогда предосторожности? Я быстро пошел вдоль путей. Там и здесь горели костры пикетов. На каждом мосту стояли часовые. Но я миновал их всех, делая короткие обходы в опасных местах и не принимая особых предосторожностей. Возможно, именно поэтому мне все удалось. [385]
По дороге я развивал свой план. Я не мог пройти пешком 300 миль до границы. Нужно забраться на проходящий поезд и где-нибудь спрятаться: под сиденьями, на крыше, между вагонами — все равно где. На какой поезд сесть? Конечно же, на первый. Прошагав часа два, я заметил сигнальные огни станции. Сойдя с путей, я обогнул станцию и спрятался во рву у дороги в 200 ярдах от нее. Я подумал, что поезд остановится на станции и не успеет набрать скорость, когда поравняется со мной. Прошел час. Меня стало мучить нетерпение. И тут послышался гудок и грохот состава. Затем показались большие желтые передние огни паровоза. Поезд постоял минут пять у станции, а затем опять тронулся со страшным шумом и свистом. Я скорчился у дороги. Я репетировал в уме свои действия. Нужно подождать, пока пройдет паровоз, иначе меня заметят, а затем броситься к вагонам.
Поезд тронулся медленно, но набрал скорость быстрее, чем я ожидал. Горящие огни стремительно приближались. Грохот перешел в рев. На секунду надо мною нависла темная масса. Силуэт машиниста высвечивался на фоне пламени топки, черный профиль паровоза в клубах пара пронесся мимо. Затем я бросился к вагону, схватился за что-то, промахнулся, опять схватился и опять промахнулся, затем схватил какую-то ручку, меня оторвало от земли, носки ботинок ударились о рельсы, я подтянулся и уселся на сцепление вагона, пятого, считая от начала поезда. Это был хороший поезд, и вагоны были полны мешков, мягких мешков, покрытых угольной пылью. Я забрался наверх и закопался среди них. Через пять минут я был полностью укрыт. Мешки были теплые и удобные. Машинист, возможно, заметил, как я рванулся к вагонам, и на следующей станции поднимет тревогу. Но, с другой стороны, может, и не заметил. Куда идет этот поезд? Где его будут разгружать? Будут ли его обыскивать? Это линия на Делаго Бей или нет? Что я буду делать утром? Ах, не имеет значения. И так день был достаточно удачным. Я решил поспать, и не мог представить себе лучшей колыбельной, чем грохот поезда, уносящего меня со скоростью двадцати миль в час от вражеской столицы.
Как долго я спал, не знаю, но когда неожиданно проснулся, все чувство веселья ушло, осталось только ощущение навалившихся на меня трудностей. Я должен покинуть поезд до рассвета, чтобы напиться воды из какого-нибудь водоема и найти [386] укрытие, пока еще темно. Следующей ночью я заберусь на другой поезд. Я выбрался из своего удобного укрытия среди мешков и снова уселся на сцепление. Поезд шел быстро, но я чувствовал, что пора покидать его. Я взялся за железную ручку на задней части вагона,
