тянулся ряд хребтов и возвышенностей, доходящих до высоких холмов Доорнклоофа, и это, похоже, было еще одним серьезным препятствием.
Правда, эта позиция была в пределах, или почти в пределах, досягаемости пушек сэра Джорджа Уайта, так что ее защитники могли быть пойманы между двух огней, но мы знали и, думаю, буры тоже знали, что гарнизон Ледисмита слишком ослаблен недостатком провизии и других припасов, чтобы на него можно было рассчитывать. Поэтому сэр Редверс Буллер, учитывая наименее удовлетворительное допущение, принял решение дать армии день отдыха 28 февраля, а 1 марта атаковать холм Булвана. [449]
Он отправил гелиографом послание в Ледисмит, сообщая, что он основательно разбил врага и посылает кавалерию для рекогносцировки. Ледисмит, однако, уже сам получил сведения о состоянии дел. Капитан Тилни со своего воздушного шара пронаблюдал все, что происходило на вражеском фронте утром 28 февраля. Не услышав сперва грохота артиллерии, он был подавлен, решив, что идущая на помощь армия снова отступила. Затем, уже днем, он понял, что это не так, поскольку пехота толпами занимала бурские позиции и конные патрули выезжали далеко на равнину. Затем он увидел буров, которые сгоняли скот в гурты и гнали его на север, а потом стали ловить и седлать своих коней. Большие вагоны с белыми тентами выехали из разных лагерей и потянулись вдоль дороги мимо восточного склона Булваны. Наконец, когда над Большим Томом[4] взлетела пара ножниц, он спустился на землю с хорошей новостью, что противник все-таки уходит.
Тем временем наша кавалерия и артиллерия быстро и благополучно переправились через реку, поскольку с вражеской стороны никто не открывал огня.
Когда мы подходили к плавучей дороге, нас позабавил большой указатель у входа на мост, тщательно нарисованный инженерами: «На Ледисмит». Бригада прошла по перешейку между Железнодорожным холмом и Иннискиллингом, и мы сосредоточились в подходящем месте на склоне внизу. Ледисмит был по- прежнему скрыт от нас хребтами, но мы надеялись взглянуть на него до наступления вечера.
Под Булваной видны были бурские вагоны и несколько сотен всадников, которые спешили убраться подальше. Патрули были высланы во всех направлениях, и пока шла рекогносцировка, я забрался на холм Иннискиллинг, чтобы осмотреть траншеи.
Траншеи были врезаны глубоко в землю и, в отличие от наших, почти не имели бруствера. Несколько больших камней было уложено спереди, но буры, очевидно, предпочитали закапываться поглубже. На дне был слой гильз по колено, и через каждые несколько ярдов лежали большие кучи патронов для винтовок Маузера [450] — тысячи штук, аккуратно скрепленные в обоймы по пять. Многие из них были покрыты яркой зеленой слизью, которую солдаты приняли за яд, однако анализ показал, что это воск, применявшийся для консервации патронов.
Буры, однако, не были столь невинны в других грехах. Один офицер Восточного Суррейского полка, узнав меня, подошел и показал расширяющуюся пулю особенно жестокого действия. Кончик ее был надрезан, обнажая мягкий сердечник, и вниз от него шли по сторонам четыре надреза. Были найдены целые ящики таких патронов. Офицер, который делал подсчеты, сказал мне, что соотношение запрещенных пуль к обычным составляло один к пяти. Я не думаю, что их было так много, но в любом случае — более чем достаточно. У меня есть при себе экземпляр такой пули, и люди, которые охотились на крупную дичь, сообщили мне, что это самая жестокая изо всех изобретенных пуль такого типа. Еще пять видов подобных пуль было собрано медицинскими офицерами, которые пытались классифицировать нанесенные ими раны.
Я пытался воздать должное патриотическим добродетелям буров, но теперь необходимо заметить, что характер этих людей обнажает, в моменты стресса, темную и злобную изнанку. Мужчина — я употребляю это слово в полном его смысле — никогда не захочет мучить своего противника, как бы горячо он ни жаждал лишить его жизни.
Хлопки ружейных выстрелов заставили меня поспешить вернуться к своему полку. Эскадрон конной пехоты дошел до железнодорожной станции Питерса и попал под жестокий обстрел с низкого холма к западу от нее; теперь он резво вернулся назад с полудюжиной лошадей без всадников. К счастью, всадники через несколько минут добрались пешком. Очевидно было, что продвигаться вперед надо очень осторожно.
Немного спустя — возвращаясь к нашему рассказу — прибыла конная артиллерийская батарея, которая добросовестно обстреливала вражеский холм в течение часа. Затем патрули вновь двинулись вперед, но продвигались они осторожно и медленно. В три часа мы все еще были в шести милях от Ледисмита.
В это время бурские санитары были приглашены забрать тех своих раненых, которых можно было перемещать, — после того, как противник вернул нам раненых на Спион Коп, мы следовали [451] этой практике и отсылали их людей всякий раз, когда была такая возможность, и они хотели их забрать.
Желая узнать, какое впечатление произвело на буров последнее сражение, я поспешил встретиться с санитарами, которые в сопровождении трех всадников с большим белым флагом приближались со стороны Булваны. Их предводитель был замечательным стариком, настоящим вельдским буром. Он бегло говорил по-английски, и мы скоро разговорились.
Накануне нам было официально объявлено о сдаче Кронье, и я спросил, слышал ли он об этом. Он ответил, что знал о затруднительном положении Кронье, но понял, что тот сумел вырваться вместе со своей армией. Что до сдачи, это может быть как правдой, так и ложью:
— «Нам преподносят так много лжи, что мы ничему не верим».
Когда я вновь присоединился к Южноафриканской легкой коннице, иррегулярная бригада вновь пошла в наступление. Сборный полк майора Гоу обследовал дальний хребет и обнаружил, что он не занят. Теперь Дундональд направил туда всю свою команду и вместе со штабом вскарабкался на вершину. Но, к нашему разочарованию, Ледисмит оттуда виден не был. Два или три следующих хребта завесой отделяли нас от него. Прошел день, было уже больше шести часов. Бурская артиллерия все еще стреляла, и было бы неразумно дальше проводить рекогносцировку на неровной местности в наступившей темноте.
Был дан приказ к отступлению, и мы уже начали двигаться, когда прибыл посыльный от Гоу с сообщением, что последний хребет между нами и городом не занят врагом, что он мог видеть оттуда Ледисмит и что в настоящий момент путь туда свободен. Дундональд немедленно решил сам двинуться в город с двумя эскадронами для разведки, а остальную бригаду отправил обратно в лагерь. Он пригласил меня сопровождать его, и мы галопом помчались туда.
Я никогда не забуду эту поездку. Был очаровательный прохладный вечер. Подо мной был сильный и свежий конь, которого я сменил в полдень. Почва была неровная, с камнями, но нас мало это волновало. За следующим хребтом и еще за одним подъемом или холмом был Ледисмит — предмет всех наших надежд и устремлений в течение многих недель почти непрерывного сражения. [452] Где-то через час мы будем в городе. Возбуждение этого момента было усилено быстрым галопом. Смело вперед, с азартом, вверх и вниз по холму, через камни, сквозь кусты! Мы обогнули холм, и нашему взору предстали домики с жестяными крышами и темные деревья. Ради того, чтобы увидеть и спасти их, мы шли так долго.
Британские пушки в Лагере Цезаря методично стреляли, несмотря на сумерки. Что там происходило? Неважно, мы уже прошли опасную зону. Теперь мы были на ровном месте. Бригадир, его штаб и кавалеристы выпустили из рук поводья. Мы неслись через терновник вдоль Интомби Спрюйт.
Неожиданно нас окликнули. «Стой, кто идет?» — «Колонна освобождения Ледисмита», и тут из траншей и окопов, искусно скрытых среди кустов, с радостными криками выбежал десяток оборванных людей, некоторые из них плакали. В сумерках они казались страшно бледными и худыми. Несчастный бледнолицый офицер размахивал шлемом и глупо смеялся, высокие сильные колониальные всадники, встав в стременах, тоже разразились приветственными криками, ибо теперь мы знали, что дошли до линии пикетов Ледисмита.
Дурбан, 10 марта 1900 г.
Поскольку дорога, по которой эскадроны Дундональда вошли в город, так и не была перекрыта
