История России с древнейших времен. Книга XV. 1773—1774

Голицыну такое же сообщение; и когда тот отвечал, что нет (это была правда), то Кауниц начал говорить: «Наш двор хочет показать вашему неограниченное доверие. Я не сомневаюсь, что ваш двор увидит из поступков нашего решительное желание не нарушать ничьих прав; но мы точно так же не уступим пред угрожающими демонстрациями соседа, который завистливым взором следит за малейшим движением австрийского дома. Наш двор старался, как только мог, убедить прусского короля в своем праве на часть баварского наследства, которая нами и взята, и мы будем спокойно ожидать, произведут ли наши доказательства благоприятное впечатление на его ум; впрочем, приготовления и движения прусских войск заставили и нас обратиться к необходимым предосторожностям, хотя император и императрица ничего так не желают, как сохранения мира с королем, если только не нужно будет покупать этот мир в ущерб очевидным интересам и правам монархии». Когда Голицын склонил речь на Турцию, то Кауниц стал его уверять, что его двор не окажет России добрых услуг только наполовину, но употребит всевозможные усилия.

В начале апреля отношение петербургского двора к баварскому вопросу, склонность его на сторону Пруссии заставили Кауница переменить тон относительно дел турецких. Он начал употреблять тот лаконизм, который, по словам Голицына, характеризует несоответствие мыслей выражениям и показывает, что сердце не руководит более словами. «Будьте уверены, — сказал Кауниц, — что мы будем очень рады оказать услугу русской императрице и сообразоваться с ее желаниями, поскольку обстоятельства это позволят». Голицын писал Панину, что он счел благоразумным удовольствоваться этим.

После объявления войны со стороны Пруссии 1 июля вечером кн. Голицыну доложили, что барон Тугут желает иметь с ним тайное свидание. Посол был изумлен со стороны неожиданного гостя следующим предложением: «Императрица-королева, не будучи в состоянии примириться с мыслью об ужасах войны, отважилась на последнюю попытку к примирению с прусским королем; вследствие этого я получил приказание ее в-ства нынче же ночью отправиться в главную прусскую квартиру и предложить ему соглашение; но для большего прикрытия этого дела императрица приказала мне просить у вас паспорта на имя кого-нибудь из русских чиновников и письма к королю». Кн. Голицын отвечал, что с радостью исполнит желание императрицы, и тут же написал письмо к Фридриху II и паспорт Тугуту на имя Росдорфа, советника русского посольства.

Когда посольство Тугута не повело ни к каким результатам, в половине августа Кауниц обратился к Голицыну с внушением, не согласится ли русская императрица по своему великодушию и дружбе, которую император и императрица-королева всегда старались заслужить, повлиять на прусского короля, сломить его упорство при настоящем столкновении интересов обоих дворов и уничтожить в самом начале пагубную войну, угрожающую Германии. Передавая об этом Панину, Голицын писал, что все образованные люди в Вене указывают на русскую императрицу как решительницу настоящей войны и спасительницу австрийской монархии.

10 октября кн. Голицын сообщил Кауницу представление своего двора, заключавшее приглашение императрице-королеве прекратить несправедливую войну, которой никто не останется равнодушным зрителем. Кауниц был поражен этим представлением, что выразилось в его наружности и в необыкновенном волнении духа. Он начал говорить, что не понимает, каким образом последние, столь умеренные поступки его двора могли подвергнуться такой участи. «Я бы, — продолжал канцлер, — ничего не возразил, если б русская императрица громко объявила себя в пользу прусского короля, своего союзника, в том случае, когда бы австрийский дом объявил ему войну; но в то время, когда императрица-королева не перестает искать примирения, когда она добровольно лишает себя всех приобретенных выгод, когда она конфиденциально сообщает русской императрице о своем нетерпении видеть восстановление мира, — в это время никогда не могла она ожидать, что получит приговор своего унижения, подписанный тою самою государынею, которая постоянно отличалась справедливостью и великодушием, равно как и дружбой к их императорским величествам». — «Если бы вы, — отвечал Голицын, — хладнокровно пораздумали об обстоятельствах дела, то нашли бы его вполне естественным и последовательным. Мы разделяем общее мнение о неосновательности претензий венского двора на баварское наследство. Приняв во внимание это мнение и наши союзнические обязательства к королю прусскому, никак нельзя удивляться принятому нами решению; притом же наш двор предлагает добрые услуги для полюбовного улажения дела». — «Их и. в-ства, — возразил Кауниц, — обещали себе успех от вмешательства русской императрицы в настоящий спор и потому формально просили ее посредничества; но теперь они должны бояться совершенно противного: уверенность в такой сильной помощи, как помощь России, непременно увеличит претензии прусского короля, сделает его еще более непреклонным; таким образом, нашему двору остается выбирать между двумя крайностями: или совершенно пожертвовать своим достоинством, или отважиться на кровопролитную и, быть может, всеобщую войну». — «По моему мнению, — сказал Голицын, — достоинство двора не потерпит, если он откажется от несправедливых требований; императрица-королева приобрела бы бесконечную славу, если б даже отказалась от неоспоримых прав для предотвращения кровопролития». — «Я вас понимаю, князь, — отвечал Кауниц, — но вы меня не понимаете: мы согласны отдать Баварию и заключить мир, но только бы к нам не приступали с ножом к горлу и чтоб не старались с сердечною радостию усиливать государя, который рано или поздно воспользуется увеличением своих сил ко вреду вашей собственной империи». — «Я уверен, — сказал на это Голицын, — что мой двор не требует от вашего ничего такого, что бы могло повредить ему в глазах Европы; а с другой стороны, я предполагаю в прусском короле столько проницательности и осторожности, что он не захочет воспользоваться помощью моего двора для истребования от их и. в-ств мирных условий, унизительных и неудобоприемлемых». — «События это покажут, — сказал Кауниц, — предполагаю, что ваш двор примет наше предложение посредничества, насчет чего нетеще ответа из Петербурга». Кн. Голицын попросил его надеяться доброго успеха от этого предложения, и разговор кончился.

От 29 апреля кн. Борятинский писал о приказаниях, отправленных французским правительством к барону Бретейлю в Вену: Бретейль должен был внушить австрийскому министерству, что поступки и предложения турецкого короля разумны и справедливы; его христианальное величество искренно желает, чтоб император и императрица-королева уладили дело полюбовно, ибо война может быть бедственна и нельзя отвечать, чтоб она не произвела перемены и в настоящей политической системе. Борятинский писал, что королева уже несколько раз заговаривала Людвику XVI о посылке вспомогательных войск венскому двору, что граф Мерси ведет интригу и пользуется особенно случаем беременности Марии-Антуанетты: придворные медики толкуют, как нужно, чтоб королева была теперь спокойна и весела, а больше всего, чтоб ей не противоречили и не препятствовали в ее желаниях. Наконец, королева сама объяснилась с министрами, жаловалась им, что они не хотят помочь Австрии по поводу баварских дел; министры отвечали, что если бы она не была их королевою, то давно послано было бы 60000 человек на Рейн против австрийцев. Борятинский писал также: «Император в здешней публике теперь весьма нелюбим, и генералы все желают ему неудачи в сей войне; напротив же того, прусского короля боготворят и союза с ним все единогласно желают».

22 сентября пошли из Петербурга предложения французскому двору принять с Россиею совместно участие в мирном улажении дел по баварскому наследству. Когда 20 октября кн. Борятинский объявил об этом Верженю, тот отвечал: «Я уверен, что король, мой государь, примет с величайшим удовольствием такую дружескую откровенность ее и. в-ства, тем более что сегодня минула неделя, как отправлен курьер в Петербург с подобными предложениями короля императрице». Вержень заметил только, что репрезентация петербургского двора венскому написана резко; то же заметил и король, изъявляя, впрочем, свое величайшее удовольствие вследствие предложения русского двора. Кн. Борятинский писал Панину: «Я уповаю совершенно, что здешнее министерство будет искренно стараться о примирении их дома, ибо война с Англиею, американские дела, расстроенные финансы и худое состояние сухопутных войск довольно на занятие всей их атенции».

Дело стало теперь за планом примирения, который должны были выработать посредствующие державы; Россия предлагала составление его Франции, а Франция России.

19 октября 1778 года императрица подписала следующий рескрипт кн. Репнину: «Из публичных бумаг и актов известно, какие следствия произвело доныне открывшееся по смерти курфирста Максимилиана баварское наследство. Австрийский дом, основываясь на правостях, глубоким забвением и сущею прескрипциею покровенных, присвоил себе и захватил знатную часть оного наследства; а курфирстпфальцский, коему по точной силе и словам вестфальского мира единым наследником всех