дорогу в жизни, к облысевшему лбу и впалым вискам прилипли блеклые рыжие волосы, прямые, словно проволоки.
— Я еще не видел хозяина, — сказал Хорн Фишер чуточку более серьезным тоном, чем до этого, — но надеюсь повидаться с ним за обедом.
— Видеть его вы можете хоть сейчас, но повидаться не выйдет, — заметил Харкер.
Он кивнул в сторону острова, и, всматриваясь в указанном направлении, Фишер разглядел выпуклую лысину и конец удилища, в равной степени неподвижно вырисовывавшиеся над высоким кустарником на фоне реки. Видимо, рыболов сидел, прислонившись к пню, спиной к причалу, и хотя лица не было видно, но по форме головы его нельзя было не узнать.
— Он не любит, чтобы его беспокоили, когда он рыбачит, — продолжал Харкер. — Старый чудак не ест ничего, кроме рыбы, и гордится тем, что ловит ее сам. Он, разумеется, ярый поборник простоты, как многие из миллионеров. Ему нравится, возвращаясь домой, говорить, что он сам обеспечил себе пропитание, как всякий труженик.
— Объясняет ли он при этом, каким образом удается ему выдувать столько стеклянной посуды и обивать гобеленами свою мебель? — осведомился Фишер. — Или изготовлять серебряные вилки, выращивать виноград и персики, ткать ковры? Говорят, он всегда был занятым человеком.
— Не припомню, чтобы он говорил такое, — ответил юрист. — Но что означают эти ваши социальные нападки?
— Признаться, я устал от той «простой, трудовой жизни», которой живет наш узкий кружок, — сказал Фишер. — Ведь мы беспомощны почти во всем и подымаем ужасный шум, когда удается обойтись без чужой помощи хоть в чем-нибудь. Премьер-министр гордится тем, что обходится без шофера, но не может обойтись без мальчика на побегушках, и бедному Бункеру приходится быть каким-то гением-универсалом, хотя, видит бог, он совершенно не создан для этого. Герцог гордится тем, что обходится без камердинера; однако он доставляет чертову пропасть хлопот множеству людей, вынуждая их добывать то невероятно старомодное платье, которое носит. Должно быть, им приходится обшаривать Британский музей или же разрывать могилы. Чтобы достать один только белый цилиндр, пришлось, наверное, снарядить целую экспедицию, ведь отыскать его было столь же трудно, как открыть Северный полюс. А теперь этот старикан Гук заявляет, что обеспечивает себя рыбой, хотя сам не в состоянии обеспечить себя ножами или вилками, которыми ее едят. Он прост, пока речь идет о простых вещах, вроде еды, но я уверен, он роскошествует, когда дело доходит до настоящей роскоши, и особенно — в мелочах. О вас я не говорю — вы достаточно потрудились, чтобы теперь разыгрывать из себя человека, который ведет трудовую жизнь.
— Порой мне кажется, — заметил Харкер, — что вы скрываете от нас одну ужасную тайну — умение быть иногда полезным. Не затем ли вы явились сюда, чтобы повидать премьера до его отъезда в Бирмингем?
— Да, — ответил Хорн Фишер, понизив голос. — Надеюсь, мне удастся поймать его до обеда. А потом он должен о чем-то переговорить с сэром Исааком.
— Глядите! — воскликнул Харкер. — Сэр Исаак кончил удить. Он ведь гордится тем, что встает на заре и возвращается на закате.
И действительно, старик на острове поднялся на ноги и повернулся, так что стала видна густая седая борода и сморщенное личико со впалыми щеками, свирепым изгибом бровей и злыми, колючими глазками. Бережно неся рыболовные снасти, он начал переходить через мелкий поток по плоским камням несколько ниже причала. Затем направился к гостям и учтиво поздоровался с ними. В корзинке у Гука было несколько рыб, и он пребывал в отличном расположении духа.
— Да, — сказал он, заметив на лице Фишера вежливое удивление. — Я встаю раньше всех. Ранняя пташка съедает червя.
— На свою беду, — возразил Харкер, — червя съедает ранняя рыбка.
— Но ранний рыболов съедает рыбку, — угрюмо возразил старик.
— Насколько мне известно, сэр Исаак, вы не только встаете рано, но и ложитесь поздно, — вставил Фишер. — По-видимому, вы очень мало спите.
— Мне всегда не хватало времени для сна, — ответил Гук, — а сегодня вечером наверняка придется лечь поздно. Премьер-министр сказал, что желает со мной побеседовать. Так что, пожалуй, пора одеваться к обеду.
В тот вечер за обедом не было сказано ни слова о политике; произносились главным образом светские любезности. Премьер-министр лорд Меривейл, высокий худой человек с седыми волнистыми волосами, серьезно восхищался рыболовным искусством хозяина и проявленными им ловкостью и терпением; беседа мерно журчала, точно мелкий ручей между камнями.
— Конечно, нужно обладать терпением, чтобы выждать, пока рыба клюнет, — заметил сэр Исаак, — и ловкостью, чтобы вовремя ее подсечь, но мне обычно везет.
— А может крупная рыба уйти, оборвав леску? — спросил политический деятель с почтительным интересом.
— Только не такую, как у меня, — самодовольно ответил Гук. — Признаться, я неплохо разбираюсь в рыболовных снастях. Так что у рыбы скорей хватит сил стащить меня в реку, чем оборвать леску.
— Какая это была бы утрата для общества! — сказал премьер-министр, наклоняя голову.
Фишер слушал весь этот вздор с затаенным нетерпением, ожидая случая заговорить с премьер- министром, и, как только хозяин поднялся, вскочил с редким проворством. Ему удалось поймать лорда Меривейла, прежде чем сэр Исаак успел увести его для прощальной беседы. Фишер собирался сказать всего несколько слов, но сделать это было необходимо. Распахивая дверь перед премьером, он тихо произнес:
— Я виделся с Монтмирейлом: он говорит, что, если мы не заявим немедленно протест в защиту Дании, Швеция захватит порты.
Лорд Меривейл кивнул:
— Я как раз собираюсь выслушать мнение Гука по этому поводу.
— Мне кажется, — сказал Фишер с легкой усмешкой, — мнение его нетрудно предугадать.
Меривейл ничего не ответил и непринужденно проследовал к дверям библиотеки, куда уже удалился хозяин. Остальные направились в бильярдную; Фишер коротко заметил юристу:
— Эта беседа не займет много времени. Практически они уже пришли к соглашению.
— Гук целиком поддерживает премьер-министра, — согласился Харкер.
— Или премьер-министр целиком поддерживает Гука, — подхватил Хорн Фишер и принялся бесцельно гонять шары по бильярдной доске.
На следующее утро Хорн Фишер по своей давней дурной привычке проснулся поздно и не торопился сойти вниз; должно быть, у него не было охоты полакомиться червяком. Видимо, такого желания не было и у остальных гостей, которые еще только завтракали, хотя время уже близилось к полудню. Вот почему первую сенсацию этого необычайного дня им не пришлось ждать слишком долго. Она явилась в облике молодого человека со светлыми волосами и открытым лицом, чья лодка, спустившись вниз по реке, причалила к маленькой пристани. Это был не кто иной, как журналист Гарольд Марч, друг мистера Фишера, начавший свой далекий путь на рассвете в то самое утро. Сделав остановку в большом городе и напившись там чаю, он прибыл в усадьбу к концу дня; из кармана у него торчала вечерняя газета. Он нагрянул в прибрежный парк подобно тихой и благовоспитанной молнии и к тому же сам не подозревал об этом.
Первый обмен приветствиями и рукопожатиями носил довольно банальный характер и сопровождался неизбежными извинениями за странное поведение хозяина. Он, разумеется, снова ушел с утра рыбачить, и его нельзя беспокоить прежде известного часа, хотя до того места, где он сидит, рукой подать.
— Видите ли, это его единственная страсть, — пояснил Харкер извиняющимся тоном, — но в конце концов он ведь у себя дома; во всех остальных отношениях он очень гостеприимный хозяин.
— Боюсь, — заметил Фишер, понизив голос, — что это уже скорее мания, а не страсть. Я знаю, как бывает, когда человек в таком возрасте начинает увлекаться чем-нибудь вроде этих паршивых речных рыбешек. Вспомните, как дядя Тэлбота собирал зубочистки, а бедный старый Баззи — образцы табачного пепла. В свое время Гук сделал множество серьезных дел, — он вложил немало сил в лесоторговлю со Швецией и в Чикагскую мирную конференцию, — но теперь мелкие рыбешки интересуют его куда больше
