промышленные, и оборудование для торговых залов и предприятий общественного питания. Также под эгидой Радиопрома появились гравировальные машины, которые с точностью до полумиллиметра наносили рисунок на ткани, или семнадцатиметровые здоровенные станки, которые разрабатывались в КБ и делались на заводе, выпускавшем командные пункты, радиостанции под светонаведение и знаменитые комплексы С300. Министерство авиационной промышленности отвечало за расфасовку сыпучих материалов и упаковку и транспортировку овощей и фруктов. В подчинение Министерству среднего машиностроения были переданы молокозаводы: при ускоренных испытаниях выяснилось, что средмашевская сталь более устойчива к коррозии при соприкосновении с молоком – по этой характеристике она оказалась почти в полтора раза лучше шведской стали, которая обычно использовалась, поэтому минсредмашевские организации стали разрабатывать модульные молокозаводы. Собственно, можно было бы привести еще массу подобных примеров. И все это работало четко.
Видите ли, когда началась конверсия, в основном все было организовано не пойми как, то есть на уровне «а что бы вы могли сделать?». Каждый делал все что мог, но ведь по большому счету никто просто не знал, что он должен делать и зачем это надо. У Маслюкова все было продумано в подробностях: что разрабатывается, сколько штук надо сделать, на какие предприятия это пойдет. Он прекрасно понимал, что основа функционирования системы – постоянное обновление, динамика. А для обновления необходима концентрация человеческих, финансовых и производственных ресурсов. Поэтому он не сковородки делал, к чему призывали когда-то недалекие люди, а технологическое оборудование. Маслюков считал, что для того, чтобы решить проблему с товарами народного потребления и продовольствием, нам нужно переоснастить предприятия соответствующих отраслей, и именно этим и занимался. Кроме того, обычной была такая практика (и Маслюков всегда был ее сторонником): если есть завод, который выпускает технологическое оборудование, его намеренно планировали убыточным – чтобы его продукция стоила очень дешево и ее могли купить любые заводы. А вот уже они из прибыли от своей наукоемкой продукции этот завод дотировали.
Мы привыкли считать, что военно-промышленный комплекс СССР был своего рода огромным пылесосом, выкачивающим средства из экономики, – на эту тему много и эмоционально говорили в конце 1980-х гг. Однако знакомство с сухими цифрами заставляет взглянуть на картинку под другим углом: на самом деле стоимость основных фондов девяти отраслей оборонной промышленности составляла всего около 6% от стоимости основных фондов всех предприятий страны. Процент ВВП, направлявшийся на оборону, был вполне приемлемым, даже чуть ниже, чем в Соединенных Штатах, не говоря уже об абсолютных цифрах – в денежном выражении наши военные расходы были заметно меньше.
Современные руководители часто начинают спорить – мол, у вас неверные данные, вы не в тех ценах считаете… А что значит «не в тех»? Цены, как известно, для всех были одни и те же. Тот же токарный станок что колхозу, что оборонному заводу стоил одинаково. Методика оценки стоимости зданий и сооружений была едина – что для свинофермы, что для фабрики. Никто не спорит с тем, что на оборонную отрасль работали другие отрасли промышленности, но что касается процентов от ВВП, от бюджета – это были очень скромные проценты. Конечно, денег у оборонки было намного больше, чем сейчас, однако нельзя сказать, что их было неограниченное количество. И, между прочим, на эти деньги многое делалось. Например, самолет МиГ-29 в 1985 г. поставлялся в Советскую армию по цене 8 млн 160 тыс. рублей. И в то же время те же МиГи продавали Индии по 24 млн долларов. Танк Т-72 поставляли в армию примерно по 270 тыс. рублей и продавали за границу по цене более 1 млн долларов за единицу. То есть оборонка абсолютно окупала себя. Разница лишь в том, что маржа в те времена была государственной, а сейчас она частная, да и цены на внутреннем рынке сегодня зачастую выше экспортных.
Инициированная Маслюковым программа демилитаризации помогла перестроить макроэкономическую структуру так, что 58%мощностей оборонного комплекса стало работать на перевооружение отраслей легкой и текстильной промышленности, предприятий общественного питания, медицины. Статистические данные за 1990 г. показали снижение темпов роста в промышленности, но одновременно – мощный прирост показателей по «группе Б». Колоссальный научный потенциал, накопленный в оборонке, начал реализовываться в гражданской сфере: разрабатывались сложнейшие высокотехнологичные приборы, манипуляторы для переливания крови и т.п. В июне 1991 г. завершились испытания телевизоров пятого поколения, которые ничем не отличались от существовавших тогда «филипсов» или «панасоников». По расчетам Юрия Дмитриевича, на отладку их производства должно было уйти около года – и в 1992 г. отечественные заводы перешли бы на выпуск телевизоров, по качеству не уступающих зарубежным аналогам, при этом цены на них были бы гораздо более привлекательными. Вероятно, если бы все начатые Маслюковым реформы продолжали идти своим чередом, как запланировано, наша сегодняшняя реальность была бы иной. Но – не хватило времени. Как ни печально, по иронии судьбы выполнение этих программ, рассчитанных до 1995 г., было свернуто именно тогда, когда они начали давать конкретные результаты.
* * *Сегодня, когда обсуждают проблемы науки, часто говорят об утечке мозгов. Действительно, из-за недостаточного финансирования мы потеряли практически целые поколения научных работников. Но дело не только и не столько в этом. Главная проблема отечественной науки сегодня – невостребованность результатов исследований экономикой и обществом. С некоторых пор наука продолжает оставаться непонятной и никому не нужной «вещью в себе». Экономика современной России устроена так, что наука ей вроде как и не нужна, несмотря на все президентские комиссии и призывы к модернизации. Деньги все равно приносят не фундаментальные исследования, а нефть и газ. Реальная востребованность научных результатов изменила бы все – нашлись бы и деньги на развитие институтов, и научные работники, вырос бы престиж профессии ученого.
Надо заметить, что в советское время создание высокотехнологичной электроники было сопряжено с определенными трудностями, в том числе внешнеполитического характера. Жорес Иванович Алферов рассказывал, как столкнулся в своей работе с деятельностью так называемой «Комкон» – комиссии по экспорту в СССР и страны СЭВ, которая фактически препятствовала любому импорту современных установок в страны с коммунистическими режимами:
Будучи уже широко признанными в мировом научном сообществе специалистами, имея всевозможные международные и отечественные награды, мы развивали очень перспективное технологическое направление в электронике – молекулярную эпитаксию. Оборудование частично закупали за рубежом, что-то уже начали производить у нас. Мне нужна была установка молекулярной эпитаксии. Производила такие установки одна французская компания, которая была бы рада продать ее нашей лаборатории, – тот факт, что на их установке делаются определенные работы, создавал своего рода рекламу фирме. Поначалу мы установку купили, а затем «Комкон» наложила лапу, и такие же установки, которые в первую очередь представляли собой ценность для фундаментальных исследований, стало можно покупать только без основного технологического блока. И похожих случаев было много. Из-за этого нам часто приходилось все создавать самим. Мировая электронная промышленность развивалась в условиях взаимодействия – несмотря на конкуренцию, шел широкий обмен результатами, оборудованием. Нам не давали ничего. Мы вынуждены были создавать все сами и, разумеется, иногда заново изобретали велосипед.
Хотя могу сказать, что определенный положительный эффект тут был. Можно было рассчитывать только на себя, но на самом деле в итоге мы создали мощнейшие современные отрасли промышленности – и в Миноборонпроме, и в Минэлектронпроме, и в Минрадиопроме, и в Минсудпроме… Массовая приватизация все это разрушила.
Моя жизнь была в большей степени связана с электронной промышленностью. Помню, в 80 -е годы во время одной из встреч министр электронной промышленности СССР, Владислав Григорьевич Колесников, сказал мне: «Жорес, я сегодня проснулся в холодном поту». Я спрашиваю: «А что случилось?» Он говорит: «А мне приснилось, что нет «Планара». А если нет «Планара», то нет электронной промышленности в Советском Союзе. «Планар» – это компания, созданная группой инженеров в Белоруссии, которая обеспечивала нашу электронную промышленность самым современным технологическим оборудованием на уровне мировых стандартов. Например, фотолитографические степперы, которые используются в производстве интегральных схем, делали только в США, Японии и Советском Союзе. Так что сон действительно страшный. Но в тот раз он не сбылся – а вот после распада СССР это произошло. «Планар» остался в Белоруссии, а целый ряд его предприятий, которые размещались в союзных
