босиком не ступить. Саид пробирался по узкой полоске тени, вплотную прижимаясь к стене. Увидя Саида, хозяйский сын подумал, что к нему подкрадываются; губы его дрогнули, скривились, он крикнул тонко и слабо, по-птичьи. У Саида оборвалось сердце — сейчас прибегут! — но, к счастью, хозяин, все жены его и родственники спали крепко, — никто не услышал.
— Не кричи, — сказал Саид, — я тебя не ударю. Это — не палка, это мельница; посмотри, она будет вертеться в арыке.
Он опустил мельницу в воду, и колесо сейчас же завертелось, все быстрее, быстрее, пока частые лопасти его не слились в один зыбкий круг. Хозяйский сын никогда не видел такого чуда. Лопасти били по воде, вздымая гладкий стеклянный бугор, закручивая воронки, которые плыли, нагоняя одна другую, сливались вместе и медленно таяли на спокойном течении. Рахим, подобрав полы халатика, присел на корточки, чтобы лучше видеть удивительную мельницу, но вода вдруг сорвала колесо и понесла к черной дыре под стеной, куда с гулом проваливался арык. Рахим всплеснул руками, заплакал; «Ничего, — крикнул ему Саид (он был уже на заборе). — Ничего, я поймаю! Не плачь!»
Он спрыгнул в горячую пушистую пыль дороги, помчался в обход, чтобы перехватить колесо у виноградника, всполошил собак, дремавших в тени, разогнал всех кур и меньше чем через минуту вернулся обратно, запыхавшийся, мокрый до пояса.
— Поймал! — еще издали с торжеством крикнул он. И тогда Рахим в первый раз улыбнулся. Саид послал его в комнату за гвоздиком и веревочкой; вдвоем они прочно укрепили колесо на полке, и снова завертелась мельница, блестя под солнцем мокрыми лопастями.
С тех пор они ежедневно сходились вместе в жаркие послеобеденные часы всеобщего сна. Саид уводил Рахима с накаленного каменного двора в свои просторные владения — в поля, в сады, на главный арык. Там у Саида было большое хозяйство: птичьи гнезда в кустах, кротовьи норы в земле, ежиный дом в дупле ивы, что стояла на самом выходе из кишлака. Еж был старый, большой и сердитый, а мальчики дразнили его, стуча камнями по дереву, выволакивали из дупла, купали в арыке, потом в пыли и, натешившись вдоволь, всякий раз бережно укладывали его обратно в дупло. Но странное дело, еж никак не хотел переселиться в другое место, куда-нибудь подальше от озорников; так и жил своем дупле, подвергаясь каждый день беспокойствам и опасности утонуть, если мальчики не досмотрят и течение утащит его к водосбросу. Потом мальчики бежали на мельницу; там встречал их мельник Азиз и, преисполненный почтения к хозяйскому сыну, поил его, а заодно и Саида, терпким зеленым чаем и тут же на углях пек лепешку из свежей муки, взятой прямо под жерновом. Через прохладный пахучий сумрак мельницы наискось текла широкая ровная полоса пыльного света, гулко и полно шумела внизу вода, жернова ходили весело, плавно, с гудом. На мельнице всегда ютилось множество горлинок, они, поминутно пересекая полосу света, с шелковым шелестом крыльев перелетали с места на место, ворковали все разом — некоторые громко, некоторые затаенно, и казалось от этого, что над крышей, так же как и внизу, беспрерывно поет вода, — светлый ручей на мелкой солнечной гальке...
Такая хорошая дружба продолжалась недолго: как только их близость была замечена, Саиду строго- настрого внушили, что хозяйский сын не просто товарищ, не первый встречный мальчишка, а наследник высокого звания потомственного почетного гражданина, будущий владелец всех угодий, садов, виноградников, мельниц, маслобоек и крупорушек, будущий хозяин Саида, что с ним нужно разговаривать почтительно, а все его приказания выполнять беспрекословно. То же самое сказали Рахиму, и он, повидимому, хорошо усвоил наставления: он перестал разуваться, чтобы перейти арык, а прямо садился Саиду на спину.
Осенью Рахима отправили в город учиться. Было раннее утро, подмерзшая за ночь дорога еще не успела оттаять, под колесами звенел и хрустел, рассыпаясь, лед. Саид босиком бежал рядом с арбой. На выезде из кишлака арба остановилась. Отец Рахима вызвал из крайнего дома своего приказчика. Пока они беседовали, Рахим и Саид подошли к иве, в дупле которой жил еж. Мальчики постучали камнями по дереву, потом приникли к шершавой холодной коре. Еж не пыхтел и не ворочался, как раньше. Саид засунул руку в дупло. Рука утонула в листьях. Разбрасывая их, Саид забирался все глубже, в теплоту. На самом дне он нащупал ежа и выволок его. Еж был тяжелый, недвижимый, весь в листьях. «Он умер», — сказал Рахим. «Нет, — ответил Саид, — он уснул!» Мальчики попробовали развернуть ежа и не смогли, только покололи все руки. «Едем!» — крикнул Мулло-Умар. Рахим побежал к арбе. Она закачалась, застучала колесами по мерзлым кочкам, исчезла за поворотом. Саид подумал, подумал, уложил ежа обратно в гнездо, собрал большую кучу листьев посуше и плотно набил ими все дупло, доверху, чтобы ежу было теплее спать.
...Вот и все, что Саид Фазиев, председатель Октябрьского колхоза, может рассказать о своем детстве. А на одиннадцатом году его детство кончилось — навалилась работа. В награду за благочестие и строгое соблюдение постов аллах возлюбил хозяина Мулло-Умара и посылал ему все больше и больше богатства: расширялись поля, сады, к старым виноградникам присоединялись новые, купленные по дешевке или отобранные за долги у обедневших дехкан, повидимому не столь благочестивых. Хозяин все крепче налегал на работников, а Файзи Мухаммедов заметно постарел, ослаб и ту работу, с которой раньше он легко справился бы один, теперь вдвоем с тринадцатилетним Саидом едва вытягивал.
Хозяин и Файзи по многолетнему обычаю каждый вечер сходились под виноградником выпить чаю.
— Близок наш час, очень близок, — шумной скорбно вздыхая, говорил один старик, тучный, весь в складках белой оплывшей кожи, с жирной грудью, трясущейся, как у женщины, и так же скорбно отвечал ему другой старик — коричневый, высохший до костей, с лицом тощим и сморщенным, как сухая урючина:
— Стареем, хозяин. Седой волос — это гость, который пришел, чтобы остаться с нами навсегда.
Минута молчания — и снова голос хозяина:
— Здешнюю мечеть построил мой дед. Она пришла уже в ветхость, весь купол на минарете облез. Я хочу заново отремонтировать мечеть и пристроить в правом углу двора еще один минарет...
— Это будет благочестивое, угодное богу дело. Но только не откладывай надолго, хозяин, мы не знаем ни дня, ни часа...
— ...И я скажу мулле, чтобы во время молния в новой мечети он поминал твое имя, Файзи, рядом с моим трижды в год.
— Хозяин, чем я могу отблагодарить тебя?.. Ну, прощай; там еще не убраны конюшни, я должен итти. Саид, где ты? Бери скорее лопату...
В одну из весен, на шестнадцатом году жизни Саида, отец его Файзи Мухаммедов пошел к арыку за водой, чтобы напоить телят, а вернулся уже на носилках, ногами вперед. Хозяин Мулло-Умар пережил Файзи всего лишь на два дня. Из города спешно вызвали Рахима, съехалось множество родственников, загородили арбами весь двор, заняли лошадьми все коновязи и поминутно кричали Саиду: «Эй, дай воды лошадям! Дай клеверу!» Казалось, требовательные крики гостей вот-вот разбудят Файзи Мухаммедова, он вскочит с погребальных носилок и побежит — с ведрами, вилами — выполнять приказания.
Хоронили Файзи и хозяина в один день, на разных концах кладбища. Деревья роняли цвет, пестря кладбищенские тропинки; поблескивали, отражая небо, светлые лужицы; мягкая сырая земля неслышно принимала шаги. Мулла прочел молитвы над могилами. Потом громко сказал собравшимся;
— Вот умерли двое: одного из них считали мы большим человеком, другого — малым, а теперь оба они равны перед судьей.
Четыре дня поминали хозяина; все женщины кишлака поочередно ходили плакать на его могилу. Отплакавшись и уступив место следую следующей смене, они тут же, у кладбищенских ворот, начинали громкую ссору из-за полученных денег. Наконец затихли на кладбище надрывные голоса женщин, разъехались родственники. Саид начал собираться в далекий путь в город — ничто, казалось, не связывало его теперь с кишлаком. Но его не пустили. Покойный хозяин Мулло-Умар, вероятно, по забывчивости, не уничтожил долговых расписок Файзи Мухаммедова, и они вместе с прочим наследством — полями, садами, виноградниками, мельницами, крупорушками, маслобойками — перешли к Рахиму. Дядя Рахима, принявший на себя управление домом, перевел весь долг на Саида, заставил его в присутствии старшины, казия и муллы приложить к бумаге указательный палец вместо подписи. Саид стал батраком Рахима: это было единственное наследство, полученное им от отца.
Без малого тридцать лет Саид Фазиев пахал, боронил, окучивал, поливал хозяйские поля, а долг его не только не уменьшился, но еще вырос. Год за годом, еще год за годом, — виски Саида Фазиева уже тронула седина. Детей у него не было. Он купил жену по дешевке, бракованную: она развелась уже с двумя
