его начало Серега Аникин и Леша Кривошеенко, творили чудеса, и наши фонарики хорошо продавались.
Деньги приходили и тут же направлялись на развитие. Бухгалтеры смотрели на меня с ненавистью и искали потерявшийся рубль, на который никак не хотел сходиться баланс, а на мое предложение заплатить его из моих карманных денег нехорошо огрызались. Мы жили в условиях дикого рынка, а у них по-прежнему правил советский бухучет, гениальное изобретение социализма, направленное исключительно на удовлетворение нужд проверяющих организаций и не дающее хозяевам компаний никакого представления о реальном положении дел. Двойные бухгалтерии были у всех не только для сокрытия доходов, но и для оперативного управления, забавно, что этот анахронизм существует и сейчас.
Налоговые службы были, и общение с ними не предвещало ничего хорошего, поэтому фирмы жили до первой проверки, а потом тихо исчезали, деньги ценились наличные, безнал умирал из-за инфляции с такой скоростью, что выполнял скорее номинальную функцию. Взятки давать надо было всем по кругу, начиная от арендодателей и заканчивая любым мурлом с корочками, но размер их был крошечным.
Сотовые телефоны считались атрибутикой бандита или иностранца, весили как хорошая гантеля, размером с чемоданчик, стоили десяточку в долларах, были от фирмы 'Нокиа', компания-оператор МСС. Разговор по ним развивал голосовые связки, так как не слышно было ничего.
Все, что относилось к корпоративному праву, было в полном отрыве от практики, и любое столкновение с властью оставляло брезгливое воспоминание. Мы жили в параллельных мирах. Росли быстро, но без использования кредитных денег, так как получить их было невозможно да и негде. Новости воспринимались с иронией.
Политическое противостояние проходило по линии - коммунист или нет. Демократами были все, кто не коммунисты, но что такое демократия, не знали, хотя нутром чувствовали, что это антисоциализм. Как стало ясно позже, ответ неправильный.
Дискуссии не велись, поскольку их и на экране было сколько хочешь, причем лица дискутирующих не вызывали доверия, так как все разговоры приводили только к ухудшению жизни.
Есть было настолько нечего, что приходилось организовывать питание и продовольственные пайки для сотрудников. Через знакомого я закупал для всех ящики огурцов, помидоров, теплый хлеб и символ того времени - куры гриль.
Складирование даже на несколько часов всего этого добра в полуподвальном помещении приводило к мощным крысиным атакам, которые мы отбивали как могли, хотя довольно часто побеждали животные, и покусанные огурцы доставались помойке, где тут же оприходовались бомжами.
Крысы в центре Москвы были повсюду, перебегали дорогу наравне с пешеходами, и дамы даже стали к ним привыкать, а газеты пестрели жуткими рассказами о метровых мутантах, питающихся бомжами в московских подземельях.
Замоскворечье выглядело трущобами Петербурга Достоевского, все постепенно ветшало, а мы продолжали работать и верить, что все будет хорошо. Наши рубли не волновали, а вот доллары открывали невероятные возможности. Их было мало, и они были желанны. Но за ними охотились бандиты.
Иногда я себя ощущал наивным чукотским юношей, когда вокруг проскакивали партии дорогих машин, фуры, забитые электроникой и дорогой мебелью, но в магазинах они не всплывали. Кому они доставались, знали все.
На вопрос моего американского партнера, а почему мы этим не занимаемся и кто потребители, я не мог дать убедительного ответа.
Точнее, мог, но ему пришлось бы выслушать занудную лекцию о вреде коррупции, а эти иностранцы прямо как дети. Они не способны понять, что не может наш человек заниматься гражданами, пока не прикроет свою голую задницу и своих близких. С подобной психологией я сталкивался много раз. А однажды чуть сам не стал членом правительства. Случилось это благодаря моему знакомству с академиком Станиславом Шаталиным.
На заводе работал водителем Валерий Корнеев, мастер золотые руки, который пососедски помогал побороть разнообразные автомобильные болезни японскому 'коню' Дмитрия Рыжкова - замечательного хоккейного журналиста. Дмитрий дружил с академиком, сошлись они на спартаковской теме и могли обсуждать игру любимой команды часами. Как-то раз меня пригласили на эти посиделки в квартиру Шаталина на набережной. Станислав был уже очень болен, дышал тяжело, одним легким, но спорил мастерски и очень эмоционально. Постепенно от спорта мы перешли к работе, и я рассказал о своем заводе и агентстве. Учитывая мой опыт работы и проживания в Штатах, мне казалось, что изменения в стране возможны только благодаря активному развитию малого и среднего бизнеса, как залога постепенного роста среднего класса - естественной социальной опоры демократии. Поскольку я был знаком с государственными и частными программами по поддержке такого рода начинаний, то Шаталин загорелся идеей создать нечто подобное и у нас. Идея была абсолютно тривиальной - упрощенные регистрация, бухучет, налогообложение, доступный небольшой стартовый капитал, конечно, все это коррелировалось с типом деятельности, оборотом и числом работающих.
Надо отметить, что в это время именем Стаса пользовались многие его ученики, что не вызывало у него никакой радости, но он был слишком слаб уже физически, чтобы с этим бороться. Стае взял тайм-аут, а потом вышел на связь, и по его рекомендации я встречался с рядом видных тогда государственных деятелей. После того как я подробно растолковал, что именно я имею в виду, мне сказали, что все это здорово и можно попробовать и на российском и на московском уровне, но надо спешить, поскольку подобного рода идеи высказываются другими людьми, а под такую благотворную идею можно взять и особнячок в центре Москвы и выбить автомобильный парк, ну и конечно, освоить пару международных грантов, добиться необходимого финансирования - непосредственно о помощи малому и среднему бизнесу мой советчик не упоминал.
После беседы я поехал к Стасу и поблагодарил его, но отказался от всякого дальнейшего продолжения общения с его контактами.
Ощущение гадливости не покидало меня пару недель, и я понял, что работать вместе с чиновниками - это как бороться со свиньями: через пару минут уже не разберут, где ты, а где хрюшки.
Идея решить свои проблемы за счет государства меня не привлекала, может быть, потому, что предел материальных мечтаний советского человека того времени для меня уже был реальностью.
ЛИХОЛЕТЬЕ АФЕРИСТОВ
У меня была иномарка. И это придавало мне нереальный статус. Но и воспринималось это как само собой разумеющееся. Я гордился и любил своего старенького здоровущего американца за стать, надежность и совместно пережитые приключения.
'Шевроле себербан', привезенный через Англию, забитый разнообразным добром, пролетел через Европу и остановился на границе между Польшей и Россией. Здесь меня ждали друзья друзей, и вся растаможка обошлась в банку гусиного паштета.
Время было лихое, и на трассе постреливали, поэтому ехали мы быстро, что приводило к ужасающему расходу топлива. Бензина было просто так не достать, но магический паштет вызывал желание делиться талонами на заправку даже жестокосердных белорусских гаишников, так что в Москву мы въехали победителями и пару лет пугали всех алабамскими номерными знаками.
Именно эта машина позировала на Красной площади иностранным корреспондентам, когда они описывали полную приключений московскую жизнь моего партнера Колина, и эта фотография потом обошла многие издания на юге Штатов и спустя пару лет помогла мне не проиграть судебное дело в Штатах, которое мой тогда уже бывший партнер возбудил против меня. Довольно обычное завершение многих совместных начинаний того времени, но это случится гораздо позже, а пока я мчался по беспробочной Москве в здоровом агрегате и радовался жизни, и меня не смущали даже кое-какие юридические тонкости. Дело в том, что на машину документов не было - совсем, - поэтому я поехал в Шереметьево и взял таможенную декларацию, на обратной стороне которой вписал временный ввоз - автомобиль 'шевроле себербан' и его
