захватывают один за другим города и поселки Бессарабии. Идут уже расправы, и повсюду охотятся за всеми, кто проявил себя при Советской власти.
И, зная это, приходится терпеть! Надо стиснуть зубы и двигаться к Днестру, на восток, мимо этих рощ и полей!
Как знакома Котовскому каждая опушка леса, которую они проезжают! Всюду промчался он вихрем, всюду побывал.
Цокают копыта. Дорога извивается среди полей...
Участливым взглядом смотрел на своих земляков Котовский. Среди них он вырос, знал их песни, их труд, их медлительный танец. И теперь отступал с ними. И знал, что не на один день.
Они уходили. Тут ничего не поделать. Их провожали печальные холмы. Белые домики селений походили на родственников, вышедших проститься с отъезжающими. И долго смотрели вослед печальные окна.
5
Была остановка в большом молдавском селе. Степенно расспрашивали старики пришельцев, судачила молодежь с жеманными красавицами у ворот. Гремели ведра у колодцев. Поили коней. Пахло конским потом и кожей седел. Махорочный дым завивался кольцами.
Приветливо встречало гостей местное население:
- Далече держите путь?
- От села до села. Собираем большое из малого.
- Доброе дело. Найдете и в нашем селе надежных парней.
Котовский уверенно вошел во двор, обнесенный каменной оградой. Как странно! Прошло столько лет, свершилось столько событий... Жизнь швыряла Котовского из конца в конец, весь мир, казалось, перетряхнуло до основания. А дворик был тот же, ни малейшей перемены. И та же груша перед крыльцом... И на той же веревке развешаны циновки...
Котовский вошел в полутемные сени. Дом построен из чамура - кирпичей, изготовленных из земли, соломы и навоза. Внутри и снаружи выбелен глиной. Фасад дома светло-голубой. Стена, выходящая в сад, светло-розовая. И какие разводы по стенам: полосы и кружочки. Внутри дома - скамьи по стенам, большая четырехугольная печь - 'груба', светло-зеленая, расписанная листьями и цветами. Дом опоясан завалинками и коридорами с деревянными колонками.
- Дорогой гость!
- Здравствуй, Леонтий! Узнал?
- Отца не узнаю, тебя - узнаю!
- А ведь давненько не виделись. Никак, лет двенадцать?
- Мы тебя и сто лет помнить будем!
С этими словами хозяин, красивый молдаванин, провел Котовского в дом.
- Хорошо у тебя, Леонтий! - произнес Котовский, оглядывая все убранство 'каса-маре' - комнаты для гостей.
На самом деле, в комнате была безупречная чистота. А уж ковры, пожалуй, не хуже персидских.
- У меня и жена хорошая, - улыбнулся светлой улыбкой Леонтий, - и дети хорошие.
Котовский подумал:
'Жаль будет Леонтию расставаться с домашним теплом и менять его на тяжелую походную жизнь'.
Но Котовский ничего не сказал Леонтию об этом. Он знал, что дружба сильнее, а фронтовая дружба - великое дело.
Тут появилась жена Леонтия - ласковая, приветливая. Потом и детей показал Леонтий: смуглого мальчика и смелую, как мальчишка, девочку.
'Хорошая семья у Леонтия, - думал Котовский. - Именно потому, что семья хорошая, Леонтий должен оставить ее, идти на ратный подвиг'.
Котовскому казалось таким естественным всего себя без остатка отдать на служение людям. Только в этом и смысл жизни. Только в этом оправдание существования.
Котовский верил в людей. Он ни на минуту не усомнился в Леонтии. Леонтий поступит так, как должен поступить.
Они вместе полюбовались на детей. Славные ребята. Ради них, ради завтрашних поколений надо бесстрашно сражаться, надо по-хозяйски налаживать жизнь.
Котовский усадил ребятишек на колени. Леонтий с удивлением наблюдал, что дети не дичились, и сразу же подружились с этим веселым, сильным, крупным дядей, и уже болтали с ним непринужденно.
Тем временем хозяйка принесла большой кувшин, и они выпили с Леонтием по стакану хорошего виноградного вина за свободную Молдавию, за светлое будущее.
- Пусть тучи рассеются над нашей страной!
Мальчик и девочка почувствовали, что предстоит расставание. Они еще не ведали, что жизнь иногда бывает безжалостна. Облепили отца, вцепились в него ручонками. Они не могли придумать, что сказать, и только бормотали:
- Папа! Папа!
Они обнимали отца. Кто знает - может быть, обнимали в последний раз?
Т Р Е Т Ь Я Г Л А В А
1
Знакомство Котовского с Леонтием связано с необычайными событиями, о которых многие помнят в Бессарабии.
В 1900 году Котовский окончил кокорозенскую школу, окончил с отличными отметками. Только теперь, расставаясь, поняли выпускники, что у них кончается на этом молодость, что они вступают в трудную неизведанную жизнь, что их связывают навсегда воспоминания о юных, беспечных годах. Пусть не очень сытная, пусть не лишенная огорчений - все же это была хорошая пора!
- Ты куда идешь работать? - спрашивали выпускники друг друга.
- Я буду садовником в имении Вишневского, - сообщил Димитрий Скутельник.
- А я буду работать в бессарабском училище виноделия.
- Ого! Значит, выпивка нам обеспечена!
- И букет роз из оранжереи Скутельника!
- А ты, Котовский?
- Управляющим в имении Скоповского.
- Ты-то сделаешь карьеру!
- Тем более, что у Скоповского, говорят, есть красивая дочка...
- Нет, братцы, те каштаны не про нас!
И они расстались, вновь испеченные агрономы, управляющие и виноградари.
Нельзя сказать, что новое положение было Котовскому по душе. Имение 'Валя-Карбунэ', большое и благоустроенное, открыло перед Котовским новое, чего он еще не видел до сих пор отчетливо и что его сразу же неприятно поразило: это пропасть, которая разделяла крестьян, трудившихся на полях помещика, и господ, с их роскошью и мотовством.
Сам помещик Скоповский производил впечатление интеллигентного и культурного человека. Он даже щеголял тонкостью обращения и высокими запросами: у него была и богатая библиотека, и дорогие картины. Он любил говорить о просвещении, о прогрессе человечества... Но все-таки он не понравился Котовскому с первого же взгляда.
Да, он выписывает толстые журналы - 'Вестник знания', 'Русское богатство', - а кроме черносотенной газеты 'Новое время' к нему приходят и либеральные: 'Русское слово' и 'Речь'. Почтальон приносит приложения к журналу 'Нива' - собрания сочинений Майкова, Станюковича, Чехова. Много поступает и иностранной литературы. И вместе с тем этот культурный человек произносит странные злопыхательские речи. Он не доверяет никому. Все люди - прохвосты. Каждый норовит меньше сделать и больше получить.
- Я не строю никаких иллюзий относительно этого двуногого. Каналья! И во всяком случае выгоднее думать о каждом, что он лодырь, мошенник, и ошибиться в этом, чем, наоборот, оказаться излишне
