красный командир. Теперь-то ему закрыты пути-дороги! Теперь он никуда не денется! И они кружат вокруг, как голодная волчья стая.
Начальник штаба говорил обстоятельно, обосновывал свои слова фактами, старался в то же время изложить покороче, и все-таки это было чересчур длинно, если учитывать температуру воздуха и отсутствие ветра.
- Все? - спросил наконец Котовский.
- В основном все.
- Выводы?
- Вывод один: положение безысходно тяжелое.
- И так много слов ради такой маленькой мысли?
- Гриша, но ведь положение действительно таково.
- Доказывать битый час, да еще в такую жару, что нам остается одно: ложись да помирай. Стоило трудиться! Безвыходных положений не бывает, Каменский! Бывают только трудные положения. Это возможно.
Котовский поглядел еще раз в окно.
- Как ты думаешь, сейчас не меньше сорока градусов в тени? Бери бумагу, пиши: 'Приказ'. Написал? 'Боевая слава и героическое прошлое создали в составе бригады непоколебимую веру в нашу непобедимость' Точка. 'Сейчас нам предстоит совершить смелый поход и еще раз беспощадно громить врага, превосходящего нас численностью, вооружением, но не силой' Точка. 'Мы сильнее, и мы победим. Вперед! В наступление!'
- Может быть, вычеркнем, последнюю фразу? - мирно предложил начальник штаба. - Ведь то, что мы предполагаем сделать, - это самое настоящее отступление.
- Отступление? Слушай, Каменский, ты случайно не из северных мест? Ты плохо переносишь жару. Что называется отступлением? Отступление - это когда враг перед нами, а мы пятимся. Вот это точно, отступление. Если же тыла нет, а враг повсюду, куда ни сунься, то движение в любую сторону есть самое настоящее наступление на врага. Приказ прочитать в частях. Распорядись, чтобы коням выдали двойные порции овса. Завтра выступаем.
Начальник штаба был по-своему прав. Предстояло тяжелое испытание, и Каменский не закрывал глаз на то, что их ожидало. Деникин наступал со стороны Харькова, южнее стремительно двигался Шкуро, генерал Слащев захватил Николаев, галицкие части заняли Христиновку и Умань, Петлюра уже хозяйничал в Киеве... Нужно было оторваться от железной дороги, что само по себе таило много бед. Нужно было двигаться по грунтовым и шоссейным дорогам, а иногда и без всяких дорог, по степи. Нужно было вести непрерывные бои, пробиваться сквозь сытые, оснащенные вражеские полчища и упорно, наперекор всему идти на север. Да, или пробиться, или погибнуть...
Но Котовский ни при каких обстоятельствах не позволял себе падать духом. Слово 'трудно' вызывало в нем протест. И чтобы вести людей почти в безнадежное дело, надо их воодушевить на подвиг, внушить им уверенность, заставить их поверить в свои силы - и тогда они преодолеют все.
Котовский вызвал командира бронепоезда Куценко. Тяжелый предстоял разговор.
Куценко пришел - приземистый, литой, такой же прочный, как и его бронепоезд.
Поздоровались. И вдруг Котовский почувствовал, что не может произнести этих страшных слов, не выговариваются слова никак... Но произнести их было нужно.
- Куценко, - сказал Котовский.
И оба молчали.
- Куценко, мы с тобой много повоевали... Помнишь, к-как в Вапнярке громили врага?..
- Бывало, - сказал Куценко.
Он не был разговорчив. К тому же он понимал, о чем будет речь.
- Куценко, ты, конечно, приказ к-командования знаешь? Завтра выступаем...
- Знаю, - ответил Куценко. - Взрывчатка приготовлена...
Ну вот, и произносить самое трудное не надо. И без того обоим ясно, что надо бронепоезд взрывать.
Котовский и Куценко помолчали. Нелегко им было. Но были оба не изнежены жизнью. Умели владеть собой.
Котовский сказал:
- Пошли?
Куценко, как эхо, отозвался глухим, сдавленным голосом:
- Пошли.
Он думал, что взрывать придется еще не сегодня. Любил он свою 'черепаху' нежной любовью. И должен был своей рукой уничтожить.
Они прошли по железнодорожным путям, ступая на раскаленные солнечным зноем рельсы. Вот и бронепоезд. Солидная громадина! Весь поцарапан. Стальные плиты не пробивает снаряд. Весь защищен от ударов. И весь ощетинен орудийными дулами, тонкими стволами пулеметов.
Экипаж, оказывается, предупрежден. Короткие слова команды - и все до единого выстроились перед бронепоездом, молча, без обычных солдатских прибауток. Выстроились - и смотрят, смотрят напоследок на свой бронепоезд.
Затем железнодорожный свисток... Бронепоезд дрогнул, сдвинулся и пополз...
Его вывели далеко за станцию, в степь.
- Готово! - крикнули запальщики.
Куценко махнул фуражкой. Раздался оглушительный взрыв. Огненные столбы взметнулись к небу...
Котовский увидел: у железного командира бронепоезда навернулись слезы. Он не скрывал их.
- Все, - произнес он решительно.
И стал распоряжаться погрузкой имущества бронепоезда на подводы, а Котовский вернулся в штабной вагон: было еще много дела.
Наконец-то, кажется, жара схлынула. Небо зарумянилось, зарозовело, загрустило. Поникшие деревья расправили листву. Пролетел живительный ветерок. Пахло полынью, ночными фиалками, резедой. Здесь около каждого дома палисадник.
Командир идет к выходу. Вечерняя прохлада встречает его, лишь только он спускается с подножки вагона.
Давно подготовлен конь. Командир грузно садится в седло, конь переступает задними ногами, почувствовав седока, подбирает зад, делает скачок и, цокая по мостовой, идет хорошей рысью мимо станционного садика, мимо выстроившихся в длинный ряд ларей, оставляя позади себя вокзал с его запыленными окнами, с пустой буфетной стойкой и билетной кассой, которую за ненадобностью начальник станции приспособил под курятник: все равно нет никаких пассажиров и никто не покупает билетов, а только, угрожая наганом, требуют паровозов, которых давно уж нет.
6
Пустая безлюдная площадь. Ни души. Никто не торопится к поезду, никто не гуляет, никто не приходит на свидание. Попрятались. Тишина. Говорят, будут обстреливать.
'Спаси, господи, люди твоя!..'
Посреди площади Котовский круто останавливает коня. Минуту они неподвижны - и всадник и конь. Мускулы коня напряжены, он ждет малейшего знака - голоса, легкого движения повода, - чтобы с места пойти галопом или двинуться красивым и нетерпеливым шагом, перебирая ногами, как балерина, идущая на пуантах.
Всадник выпрямился, слушает. Какая тишина!
Местечко молчит. Домики жмутся один к другому, стараются быть пониже, этак понезаметнее. Лишь бы не привлечь внимания, лишь бы пронеслись грозные вихри, прогремели громы, не задев! Ставни закрыты, привернуты в лампах фитили. И собаки не лают, тоже куда-то попрятались. И деревья замерли...
Говорят, будут бить из артиллерийских орудий... Кто их знает, может, и верно... Ставни закрыты на болты.
