Оба Орешникова и еще двое-трое военных, находившихся в зале, готовы были вмешаться, но надеялись, что как-нибудь все уладится.
И вдруг Марков прошептал:
- Да ведь это Мосолов! Он приезжал к Григорию Ивановичу и хвастался, что у него дома квас отличный приготовляют!
- Какой квас? Какой Мосолов? Вы, наверное, что-нибудь путаете!
- Ничего не путаю. Командир полка. Григорий Иванович так его разделал, что Мосолов поспешил ноги унести, говорит, к поезду опаздываю.
- А что, если его вызвать в раздевалку и посоветовать уйти? предложил Николай Лаврентьевич.
- В сущности, он ничего такого не делает, - примирительно пробормотал Орешников-старший. - Захотелось человеку русскую песню послушать. По-моему, так пожалуйста.
- Деньгами сорит. Пьян до бесчувствия.
- Его деньги. Хочет сорить - и сорит.
Мосолов будто услышал их спор и решил внести полную ясность:
- Слушай, маэстро! Как человека прошу! Финита комедиа! Смекнул? Отгулял Павел Архипович! А деньги бери, не стесняйся - казенные! Четыре дня пропивал - пропить не мог! Во, валюта!
- Ну и нализался! - взвизгнула девица в немодной юбке. - Как бэгэмот!
- Дело-то, кажется, совсем дрянь. Не позвонить ли в комендатуру? нервничал Николай Лаврентьевич.
Музыканты пошептались, пианист скроил улыбку, сделал ручкой, взял пачку у Мосолова и сунул в карман. Затем дал тон - и оркестр, привирая, с грехом пополам начал мотив заказанной песни, а Мосолов сел на краешек эстрады и заплакал.
Эти слезы воодушевили музыкантов. Они уже более слаженно стали выводить: 'А завтра рано чуть светочек'. Скрипка так буквально рыдала. Но в целом оркестр не мог преодолеть привычного фокстротного ритма, настолько четкого, что две-три пары попробовали даже танцевать.
- Все! - вдруг выкрикнул Мосолов и ринулся к выходу.
- Слава богу, догадался! Давно пора! - облегченно вздохнул Николай Лаврентьевич. - Проспится, а наутро, если и впрямь нагрешил, явится по начальству и доложит.
- Не пора ли нам домой? - предложила Надежда Антоновна. - Оксана совсем раскисла.
- 'Давай пожмем друг другу руки - и в дальний путь, на долгие года!' - попробовал петь Орешников- старший и допил шампанское в своем бокале.
В это время прозвучал выстрел. Один. И какой-то непохожий, как в театре. Но многие вздрогнули.
- Он! - сразу догадался Марков.
Оба Орешникова и еще несколько военных быстро вышли из зала. Почти бегом проследовал через зал директор.
- Гримасы нэпа, - вздохнул Крутояров.
'Надо написать Котовскому', - подумал Марков.
Публика толпилась между столиками. Лица были не столько встревоженные, сколько любопытные.
- В висок! - сообщил кто-то, успевший побывать на месте происшествия.
Один только Стрижов ничего не слышал. Уронив голову на стол, он спал крепким сном. Его соломенного цвета вихры обмакивались в соус провансаль. Он спал и даже посапывал.
Маркову вдруг стало жалко его.
'Парень свихнулся, а я сразу отвернулся от него, бросил его в беде... Отвезу ему завтра книжку с дружеской надписью!'
6
Когда они выходили из 'Кахетии', никаких следов происшествия уже не было. Труп увезли, приборку сделали, директор ресторана медленно удалился во внутренние помещения, величественный швейцар и излишне любезные дяди на вешалке шепотом рассказывали наиболее настойчивым, 'как это было'.
Вышли на улицу - и замерли. До чего красива ночь! Как хорош Невский проспект! Луна над зданием Главного штаба светит серебряным светом во всю мочь. Дома кажутся полупрозрачными, а небо, подернутое легкими облачками, такое, что смотрел бы и смотрел на него, не отрываясь.
Решили идти пешком.
- А как Ксения Гервасьевна? - спросил Крутояров.
- А что Ксения Гервасьевна? Ксения Гервасьевна хоть куда! Ксения Гервасьевна как стеклышко! - отозвалась Оксана, хотя была далеко не 'как стеклышко', напротив, плавала в странном блаженном тумане, все время улыбалась, а шагала с особенным старанием, доказывая, что она молодцом.
До Марсова поля добрались по бывшей Миллионной, а там пошли по набережной, где лунная ночь особенно сверкала и переливалась, а город за рекой тонул в голубоватой дымке.
Надежда Антоновна чувствовала, что за весь вечер мало внимания было уделено виновнику торжества. И теперь она подхватила Маркова под руку и повела разговор о стиле, о ритме, о том, что ей нравится музыкальность Маркова, о том, что в прозаическом произведении сохраняются все требования, предъявляемые к стихам, за исключением свойственных стихотворным произведениям всевозможных ямбов и хореев и еще за исключением рифмы.
Марков слушал и иногда произносил:
- Да... Да-да... Совершенно верно.
Оксана брела сама по себе и бормотала что-то блаженное, но невнятное, а Крутояров всю дорогу молчал, видимо занятый какими-то своими мыслями.
Поднявшись на шестой этаж и войдя в прихожую, все почувствовали, что, несмотря на поздний час, не хочется расходиться по своим комнатам.
- А что, если мы выпьем по стакану крепкого чая? - предложил Крутояров. - Неплохая мысль? Честного, настоящего, домашнего чая!
Все четверо вошли в столовую. Иван Сергеевич собственноручно включил электрический чайник и накрыл на стол.
Чай действительно был крепкий и вкусный. А после прогулки обнаружилось, что все хотят есть. Извлекли откуда-то колбасу, сыр, копченого сига, шпроты и принялись за обе щеки уписывать всю эту снедь, смеясь над собой, что из ресторана да сразу за еду.
Крутояров выпил только чай, встал из-за стола и начал прохаживаться взад и вперед, так что Марков подумал, не находится ли он под впечатлением этого самоубийства, и готовился рассказать о Мосолове все, что знал сам.
- Надюша, - остановился перед женой Крутояров, - не припомнишь ли ты, чей это рассказик был еще в дореволюционное время, он вызвал много шума... Вертится в голове фамилия... Не то Анатолий Каменский, не то Арцыбашев...
- Да о чем хоть рассказ-то? Как называется?
- Не совсем к месту за ужином... Рассказ о том, как школьник идет вечером по улице - и вдруг бочки, ассенизационный обоз, 'золотари' их тогда называли...
- Фу, какая мерзость! Что это тебе вспомнилось?
- Так вот, тянется по улице обоз, а гимназистик, подросток, испытывает какое-то извращенное наслаждение от хлынувшего зловония. Он бежит за обозом вслед и нюхает, и втягивает в себя омерзительный запах...
- Неужели был такой рассказ? - удивился Марков.
- Был. Скорее всего Анатолия Каменского. Но не в авторе дело.
- В чем же? - Надежда Антоновна встревоженно смотрела на мужа - не опьянел ли от кахетинского? Но поняла, что у него еще там, за столиком в ресторане, зародилась какая-то мысль, и она ему представляется значительной - вот почему он и заговорил об этом.
Нечто подобное ей не раз приходилось наблюдать. Например, проснется и скажет:
- Надюша! Я придумал рассказ!
- Когда же?
