так ему говорит: «Прошу, – говорит, – извинить, что без приглашения явилась. Я подарок твой принесла – перстенек... На, возьми... Эх, Степан, Степан, мелкий у тебя характер. Мне уж как трудно у немцев было, а я себя соблюдала и к тебе вырвалась. А ты здесь, на родной земле, среди своих людей и то свихнулся!» Она думала, что он себе другую завел – вот и обиделась. Положила перстенек на стол – и к двери. «Прощай! – говорит. – Я тебе не судья, суди себя сам!» Тут уж он вытерпеть не мог, рванулся к ней, а нога-то не гнется – он за собой волочит ногу через комнату. Она как только глянула – сразу все поняла; вот скажи, какое сердце угадливое! «Да ты, – говорит, – Степан, может, из-за ноги мне такой ответ написал?» Он, конечно, сознался, и тут пошел у них разговор и всякое там подобное – словом, послезавтра свадьбу играют. Приходи!
И я на этой свадьбе был, вино и пиво пил, по усам не текло, потому что их нет у меня, а в рот кое-что попало. Я видел Аленушку и могу засвидетельствовать, что такие красивые девушки встречаются не часто. Видел жениха, немного ошалевшего от счастья и гордости, видел Игната Проценко и смуглого Сашу Янаки, в черных глазах которого, обращенных на Аленушку, можно было ясно прочесть упрек! Старичок бригадир, тоже присутствовавший на свадьбе, подвыпив, с воодушевлением рассказывал о бегстве из-под фашиста, беззастенчиво приписывая главное геройство в этом деле себе самому. Прохор Матвеевич в конце пиршества разошелся и произнес горячий тост, закончив его словами:
– Желаю счастья и всякое там подобное!..
Мы, гости, дружно подняли стаканы и выпили за молодых и за женскую благородную верность!
Возвращение
Севастопольский камень!..
Долго странствовал он по всему Черноморью, переходя из рук в руки, от одного моряка к другому, наконец, достойно завершил свой славный боевой путь. Встанем «смирно», товарищи! Севастопольский камень положен на свое место!
Вы помните легенду о камне? Она родилась на Черном море летом 1942 года, в те трудные, тяжкие дни, когда мы, стиснув зубы, медленно отходили на Кавказ и на Волгу. Но по-прежнему непоколебимой оставалась наша вера в победу, – отступая, мы смотрели все-таки на запад.
Мы оставили тогда и Севастополь. А вскоре по черноморскому берегу прошел слух о севастопольском камне.
Рассказывали, что ударил снаряд в набережную близ памятника «Погибшим кораблям» и выщербил из парапета небольшой гранитный осколок – так примерно в ладонь величиной. Какой-то неизвестный моряк из последних отрядов прикрытия подобрал этот гранитный осколок, сказав товарищам:
– Клянусь вернуться в родной Севастополь! Клянусь, что своей рукой положу этот камень на место и крепко впаяю в цемент, чтоб лежал он во веки веков нерушимо! А до тех пор буду носить его на груди – пусть он все время жжет меня и тревожит, пусть не будет у меня других мыслей, кроме одной – отплатить сполна фашистам, сбросить их из Севастополя в море!
Не пришлось герою выполнить свою клятву – смерть помешала. Прощаясь перед смертью с товарищами, он передал камень и свой последний наказ:
– Он должен вернуться в Севастополь, должен быть положен на свое место, и обязательно рукой моряка.
Много ходило потом рассказов и слухов об этом камне: был он будто бы у моряка-снайпера, а после его гибели перешел к разведчику из десантного батальона морской пехоты, от разведчика – к артиллеристу, затем – к летчику и, наконец, попал на катер-охотник. Говорили, что моряки пронесли севастопольский камень по всему Азовскому побережью от Таганрога до Геническа, что побывал он и в Новороссийске и в Николаеве... Словом, очень много рассказывали, но никто из рассказчиков не мог похвалиться тем, что видел камень своими глазами, держал его в своих руках.
И некоторые начали уже подумывать, что, может быть, на самом-то деле никакого камня нет и никогда не было, что вся его история – это одна только легенда, разговоры... Действительно, странное дело: все кругом говорят: «камень», «камень», а где он, этот камень, каков он с виду, у кого он хранится – никто не знает!
Я, впрочем, о севастопольском камне знал побольше других. Есть у меня на Черном море давнишний приятель – старый боцман Прохор Матвеевич Васюков, человек известный, уважаемый, великий мастер рассказывать разные удивительные истории, хранитель бесчисленного количества морских легенд и преданий. Признаться, я давно догадывался, что добрую половину своих историй Прохор Матвеевич сам сочиняет, но свои догадки я хранил при себе и никогда не высказывал их старику, боясь рассердить и обидеть его. Прохор Матвеевич всегда очень заботился о том, чтобы его рассказы звучали вполне достоверно, и всякий раз начинал с длинного предисловия – где именно, когда и с каким человеком все это случилось.
А вот недавно в дружеской беседе я промахнулся. Дело в том, что впервые о севастопольском камне я услышал именно от Прохора Матвеевича недели через две после ухода наших войск из Севастополя. Тогда на море никто еще не знал этой легенды, и только много времени спустя она стала общеизвестной. «Да не отсюда ли, не от Прохора ли Матвеевича и началась и пошла она?» – подумал я и сгоряча сказал это старику в шутливом, разумеется, тоне.
Зря начал я такой разговор. Старик вспылил и надулся, встопорщив усы.
– Это кто же мог такую глупость сообразить? – начал он зловещим голосом, глядя на меня в упор глазами судьи. – Или ты, может быть, сам? Смотри-ка, что выдумали: никто-де камня этого не знает, никто- де его не видел!.. Да он что тебе, камень – вывеска, выставлять его на погляденье? Ты что же думаешь, каждый любой может на него глаза пялить и руками хватать? Нет, брат, погоди! Он не всякому доступный, он только настоящему моряку доступный, и тот геройский моряк должен хранить его на груди и никогда с ним не расставаться. А ты с такими мыслями, что вроде никакого камня и вовсе нет, хочешь его увидеть! Да как же ты увидишь, кто тебе покажет? Тот геройский моряк с тобой и разговаривать не станет! О чем с тобой говорить, какой ты моряк, если веры в себе не имеешь? Какой для тебя в этом камне толк – на нем ведь ничего не написано и клейма золотого нет! Пойди вон на улицу, подбери булыжник да гляди сколько хочешь! Ты в себе веры не имеешь, тебе все едино: что камень севастопольский, что булыжник!
Очень обидными показались мне эти слова, и я промолчать не сумел.
– А сами-то вы, Прохор Матвеевич, как его распозна?ете, если на нем ничего не написано и клейма нет?
– Эх, ты! – усмехнулся старик. – Он ведь кровью политый. Сколько за него, за этот камень, моряцкой нашей крови пролилось!.. А ты спрашиваешь, как я его узнаю. Сердцем почую, вот как!
И Прохор Матвеевич оборвал разговор, дав мне понять, что я за свое маловерие недостоин дальнейшей беседы о камне. С тем я и ушел, унося в душе обиду на старика и даже про себя поругиваясь, что вот, мол, какую моду взял старый: чуть что не по нем – сейчас нотации, выговор...
Так и остался я при своих прежних мыслях, что старик сам сочинил всю историю о севастопольском камне, пустил ее в мир, а признаться в этом не хочет – не сочли бы его-де каким-нибудь пустозвоном, что всем на потеху выдумывает разные побасёнки.
И в этом своем убеждении, что всю историю о севастопольском камне сочинил сам Прохор Матвеевич, я не ошибался и не ошибаюсь. Действительно – он сочинил. Значит, правду я ему сказал тогда и зря он сердился?
В том-то и дело, что сердился он вовсе не зря! Да, в тот памятный вечер правду говорил я, но прав был все-таки он, Прохор Матвеевич, кругом прав!.. Немного прошло времени, и за свою правоту, за свою веру старик был вознагражден великой, небывалой честью. Не стоит, впрочем, забегать вперед – буду рассказывать по порядку.
Однажды, недели через две после нашего разговора, Прохор Матвеевич отправился утром на рынок за веревками и мешками для упаковки своих вещей. События в Крыму нарастали бурно, Прохор Матвеевич, коренной севастополец, спешно готовился к возвращению на родину.
Возвращение в Севастополь! Все двадцать два месяца старик жил только этой мыслью – с нею ложился он спать и с нею просыпался.
– Я, как тот севастопольский камень, на своем месте должен находиться, – говорил он друзьям и знакомым. – Поубавить бы мне годков, в первый же день был бы я в Севастополе! Да вот беда – не сочувствуют военкоматские. Нельзя, говорят, года не те... Значит, придется мне запоздать.
