Они уже пробежались – как сказала Оксана, Крысолов бы назвал скорость передвижения: «проползлись» – по магазинам, зашли в бар и выпили по стаканчику настоящего дорогого «скотча» и неторопливо направлялись к платной стоянке, где Крысолов оставил свой «уазик» и где их должен был дожидаться Ленька, чтобы потом всем вместе ехать на купание и шашлыки за город, «в одно клевое местечко». Точнее, они уже были в десяти метрах от стоянки, когда Крысолов предельно напрягся и без единого звука стремительно подбил ноги девушки, роняя ее на тротуар и падая сверху.
Все это он успел сделать за долю секунды до взрыва, сухим веером огня, визжащей стали осколков и асфальтовото крошева развернувшегося на стоянке, в паре метров от его «уазика». «Черт, – успел подумать Крысолов, – какая сука в центре города Ф-1 использует?» И сразу же зачастил АКМ. Еще раз придавив рвущуюся вскочить и броситься бежать Оксану, Крысолов приподнялся и выдернул из-под куртки девятимиллиметровый «маузер» ХСП с глушителем. Огляделся. Его «уазик» чадно горел, рядом с ним мелькнули две фигуры в черных масках и комбинезонах, поливая из автоматов «Форд-Скорпио» с развороченным капотом. Еще один террорист бил короткими очередями по милицейской машине. Несколько трупов охранников стоянки и мирных обывателей, проходивших мимо, в разных позах раскинулись на залитом кровью асфальте. Кричали раненые.
Крысолов стремительно метнулся вперед, превратившись для окружающих в смазанное серое пятно. Его не должны были заметить. Но заметили. Пули АКМа злобно застучали по корпусу «Волги», за которой он укрылся. Упав плашмя на мостовую, Крысолов мгновенно прострелил ступни – или щиколотки – тем, кто обстреливал «Форд». По идее, оба должны были свалиться с жутким криком боли. Но свалился только один и без крика. Он даже попытался навести автомат на Крысолова, но тотчас же получил по пуле в каждое плечо. Второй просто поменял местоположение, спрятав ноги за колесами машин.
Крысолов взметнулся, чтобы пристрелить того, кто занимался милиционерами, запомнив предыдущую точку его нахождения. Увидел, трижды выстрелил навскидку. Хоть одна пуля должна была попасть террористу в висок. Но не попала. Ни одна. Неуловимым движением тот откачнулся, а в следующий миг влепил длинную очередь в сторону Крысолова, слегка поведя стволом. И тотчас же стремительно сиганул в медленно проезжавший мимо микроавтобус «ГАЗель» с открытой дверцей. Туда же прыгнул – чуть помедленней – и второй. Третий террорист остался неподвижно лежать на асфальте.
Из микроавтобуса, прижимая Крысолова к земле, ударила длинная очередь, опустошив магазин стрелявшего.
Едва отзвучал последний выстрел, Крысолов вскочил, но стрелять вслед уже было поздно – «ГАЗель» укрылась от выстрелов, вклинившись в плотный поток машин. Перестрелка длилась не более минуты.
Крысолов спрятал пистолет под куртку и огляделся. Замер, словно окаменев. Оксана лежала в расширяющейся луже крови и слабо пыталась встать. Крысолов метнулся к ней. Он опустился на колени, перевернул девушку. И застонал, словно от невыносимой боли. Три пули, видимо, срикошетив от гранитного бордюра тротуара, прошили насквозь шею и грудь девушки.
Оксана открыла глаза, зашевелила губами. Воздух с булькающим свистом вырывался из пробитой гортани, на губах лопнул кровавый пузырик. «Миша, Мишенька, – вдруг услышал Крысолов внутри сознания голос девушки, – что это, зачем?.. Люблю…» И – тишина. Лишь какой-то шум в ушах, словно в приемнике, который принимает несущую частоту радиостанции, где вдруг отключили музыку. Крысолов поднялся. Мельком бросил взгляд на пробитое осколками тело Леньки и сторожко шагнул в сторону подстреленного террориста. Тот был еще жив и вяло шевелился. Вынув из кармана Леньки ключи, Крысолов открыл его потертый «Вольво», бесцеремонно забросил на заднее сиденье террориста и сел за руль.
Что-то больно сдвинулось в сознании Крысолова, с хрустом и пламенем. Он завел машину, выехал с парковки и наддал, слыша сзади еле улавливаемый его ухом вой милицейских сирен. В этот момент он вдруг закричал, не в силах молча сдерживать боль, и еще сильнее надавил на газ. Лишь внутренний контроллер еще держал направление и, реагируя на информацию, поставляемую глазами, объезжал машины, останавливался на светофорах, вывозя два полубесчувственных тела за пределы Москвы. А то, что звалось Крысоловом, корчилось от непереносимой боли, выло. И исчезало.
Именно в этот день навсегда умер Крысолов и – во второй раз – родился Чистильщик. Чтобы жить, чтобы очищать мир. Чтобы вспомнить все.
Старший лейтенант Ковалев задумчиво сунул в губы сигарету и опустился на скамейку. Закурил, пряча сигарету в кулаке. С неба сыпалась мелкая морось, и Сергей поеживался и тихо поругивался. Впрочем, ругался он не только из-за сыпавшейся за ворот холодной водяной пыли. На железнодорожной платформе в различных позах лежали пять трупов, а санитары «скорой» укладывали на носилки двоих раненых. Свидетели же вообще описывали сцену из крутого буржуинского боевика. Впрочем, Ковалев был склонен им верить, судя по обилию стреляных гильз на платформе и оружию рядом с четырьмя трупами.
Странно было, что в такой пальбе пострадали всего два посторонних человека: мужчина с объемистым станковым рюкзаком, по виду – типичнейший турист, был убит наповал тремя пулями, в грудь и голову, тучная пожилая женщина легко ранена в мякоть необъятного бедра.
Ковалев мрачно пнул пухлую спортивную сумку, стоявшую у его ног. Пачки двадцати– и стодолларовых купюр глухо прошуршали. Сергей нагнулся, выудил одну и пролистал банкноты, словно пухлый блокнот. Десять тысяч долларов. А сколько всего было в сумке – представить страшно. Двадцать пачек? Пятьдесят? Ковалев мрачно покачал головой и бросил пачку обратно в сумку. Пересчитать деньги еще предстояло, но, похоже, – не в отделе и не ему. Дело-то повесят на райотдел, но заниматься им будут, скорее всего, рубоповцы. Точнее – пожинать лавры, если коллегам Ковалева удастся что-нибудь раскопать. Сергей усмехнулся добродушно – народ в РУБОПе не говнистый, так что славой сочтемся при случае, не ему же, районно-областному оперу, жаждать лавров и почестей.
Фотограф Слава закончил сверкать вспышкой, и Ковалев с кряхтением поднялся со скамьи. Предстояло довольно тщательно облазить на карачках платформу и под ней пошарить на шпалах, собирая вещдоки – гильзы и прочую подозрительную мелочь. Причем сделать это весьма оперативно – через двадцать минут должна пройти электричка из Питера на Сосново, а через четырнадцать – встречная на Питер.
Ползая на четвереньках по шпалам, тихо матерясь, Ковалев вдруг почувствовал, что левая рука, на которую он в этот момент опирался, вдруг куда-то поехала, и он, потеряв равновесие, изрядно приложился скулой об рельс. Выматерившись уже в голос, Ковштев поднялся, потер запястьем горящее лицо и медленно присел. То, что покатилось у него под рукой, вызвав падение, выглядело как обычная папироса «Беломорканал». Но начинка в ней, похоже, была из твердого пластика. Он поднял ее, уже не заботясь о сохранности отпечатков, все равно, даже если они и были, он залапал, прокатившись по ней ладонью.
– Слава, – крикнул он фотографу, – ну-ка, канай на наша сторона!
Слава оперативно подбежал и мягко спрыгнул с платформы рядом с Ковалевым.
– Давай, сделай мне эту штучку в фас и в профиль, – сказал Сергей, осторожно укладывая «беломорину» так, чтобы маркировка папиросы была отчетливо видна. Слава пожал плечами, высказав молчаливое недоумение, и послушно щелкнул затвором фотоаппарата. Ковалев поднял цилиндрик и слегка
