Эриванские! Вечно холодной зимы
Вечным снегом покрыты они!
... Обо мне
В той стране, милый мой, не забудешь ли ты?
Хотя к кавказской жизни относится и личное признание поэта: 'Ты, с которой так много страдания терпеливой я прожил душой' и т. д., но, как итог молодости, он вынес бодрое и ясное чувство духовной свободы:
Душу к битвам житейским готовую
Я за снежный несу перевал...
Все, что было обманом, изменою,
Что лежало на мне словно цепь,
Все исчезло из памяти - с пеною
Горных рек, выбегающих в степь.
Это чувство задушевного примирения, отнимающего у 'житейских битв' их острый и мрачный характер, осталось у Полонского на всю жизнь и составляет преобладающий тон его поэзии. Очень чувствительный к отрицательной стороне жизни, он не сделался, однако, пессимистом. В самые тяжелые минуты личной и общей скорби для него не закрывались 'щели из мрака к свету', и хотя через них иногда виделось 'так мало, мало лучей любви над бездной зла', но эти лучи никогда для него не погасали и, отнимая злобность у его сатиры, позволили ему создать оригинальнейшее его произведение: 'Кузнечик- музыкант'. Чтобы ярче представить сущность жизни, поэты иногда продолжают ее линии в ту или другую сторону. Так, Дант вымотал все человеческое зло в девяти грандиозных кругах своего ада; Полонский, наоборот, стянул и сжал обычное содержание человеческого существования в тесный мирок насекомых. Данту пришлось над мраком своего ада воздвигнуть еще два огромных мира очищающего огня и торжествующего света; Полонский мог вместить очищающий и просветляющий моменты в тот же уголок поля и парка. Пустое существование, в котором все действительно мелко, а все высокое есть иллюзия, - мир человекообразных насекомых или насекомообразных людей - преобразуется и просветляется силою чистой любви и бескорыстной скорби. Этот смысл сосредоточен в заключительной сцене (похороны бабочки), производящей, несмотря на микроскопическую канву всего рассказа, то очищающее душу впечатление, которое Аристотель считал назначением трагедии. К лучшим произведениям Полонского относится 'Кассандра' (за исключением двух лишних пояснительных строф - IV и V, ослабляющих впечатление). В больших поэмах Полонского из современной жизни (человечьей и собачьей), вообще говоря, внутреннее значение не соответствует объему. Отдельные места и здесь превосходны, например: описание южной ночи (в поэме 'Мими'), в особенности звуковое впечатление моря:
И на отмели песчаны
Точно сыплет жемчугами
Перекатными; и мнится,
Кто-то ходит и боится
Разрыдаться, только точит
Слезы, в чью-то дверь стучится,
То шурша, назад волочит
По песку свой шлейф, то снова
Возвращается туда же...
В позднейших произведениях Полонского явственно звучит религиозный мотив, если не как положительная уверенность, то как стремление и готовность к вере: 'Блажен, кому дано два слуха - кто и церковный слышит звон, и слышит вечный голос Духа'. Последнее собрание стихотворений Полонского достойно заканчивается правдивым поэтическим рассказом: 'Мечтатель', смысл которого в том, что поэтическая мечта рано умершего героя оказывается чем-то очень реальным. Независимо от стремления к положительной религии, Полонский в своих последних произведениях заглядывает в самые коренные вопросы бытия. Так, его поэтическому сознанию становится ясной тайна времени - та истина, что время не есть создание нового по существу содержания, а только перестановка в разные положения одного и того же существенного смысла жизни, который сам по себе есть вечность (стихотворение 'Аллегория', яснее - в стихотворении 'То в темную бездну, то в светлую бездну' и всего яснее и живее - в стихотворении 'Детство нежное, пугливое'). Кроме больших и малых стихотворений Полонский написал несколько обширных романов в прозе: 'Признания Сергея Чалыгина' (СПб., 1888), 'Крутые горки' (СПб., 1888), 'Дешевый город' (СПб., 1888), 'Нечаянно' (М., 1844). Его юмористическая поэма 'Собаки' издана в 1892 г. (СПб.). Сборники стихотворений Полонского: 'Гаммы' (1844), 'Стихотворения 1845 г.' (1846), 'Сазандар' (1849), 'Несколько стихотворений' (1851), 'Стихотворения' (1855), 'Оттиски' (1860), 'Кузнечик-музыкант' (1863), 'Разлад' (1866), 'Снопы' (1871), 'Озими' (1876), 'На закате' (1881), 'Стихотворения 1841 - 85 г.' (1885), 'Вечерний звон' (1890). Полное собрание сочинений Полонского издано в 1896 г. в 5 томах. Собрание сочинений изд. в 1869 г. в 3 т., в 1886 г. - в 10 т. Ср. о Полонском Белинский 'Сочинения' (том X); Добролюбов (том III); Эдельсон в 'Библиотеке для Чтения' (1864, Л 6); Арсеньев 'Критические этюды' (том II); Страхов в 'Заре' (1871, Л 9); Кельсиев во 'Всемирном Труде' (1868, Л 9); 'Исторический Вестник' (1887, Л 5); Вл. Соловьев в 'Ниве' (1896, Л 2 и 6); Я.П. Полонский 'Рецензент Отечественных Записок и ответ ему' (СПб., 1871, брошюрка); Евг. Гаршин 'Поэзия Я.П. Полонского' (СПб., 1887); Перцов 'Философские течения в русской поэзии'.
Умер 18 октября 1898 г.
Русские символисты
Я был очарован этими восхитительно остроумными критическими статьями Соловьева о русских символистах, которые, впрочем, характерны и для других его произведений. Не поленившись отсканировать и распознать (слава, слава, слава Алексею Полозову! - он знает за что), я получил этот текст. Советую прочесть этот глоток классики, ведь не зря же Блок считал, что его символизм вырос именно из пародий Соловьева. Думаю, понравится и Вам. Отсканировано и распознано по книге В. С. Соловьев 'Философия искусства и литературная критика'. - М.: Искусство. - 1991. - с. 704. Примечания Соловьева: сноски обозначены звездочками. Все остальное - примечания издательства.
Владимир Сергеевич Соловьев
РУССКИЕ СИМВОЛИСТЫ
I
Вып. 1-й. Валерий Брюсов и А. Л. Миропольский. Москва, 1894 (44 с.)
Эта тетрадка имеет несомненные достоинства: она не отягощает читателя своими размерами и отчасти увеселяет своим содержанием. Удовольствие начинается с эпиграфа, взятого г. Валерием Брюсовым у французского декадента Стефана Малларме:
Une dentelle s'abolit Dans le doute du jeu suprкme*.
А вот русский 'пролог' г. Брюсова:
Гаснут розовые краски В бледном отблеске луны; Замерзают в льдинах сказки О страданиях весны. От исхода до завязки Завернулись в траур сны, И безмолвием окраски Их гирлянды сплетены. Под лучами юной грезы Не цветут созвучий розы На куртинах пустоты, А сквозь окна снов бессвязных Не увидят звезд алмазных Усыпленные мечты.
В словах 'созвучий розы на куртинах пустоты' и 'окна снов бессвязных' можно видеть хотя и символическое, но довольно верное определение этого рода поэзии. Впрочем, собственно русский 'символизм' представлен в этом маленьком сборнике довольно слабо. Кроме стихотворений, прямо обозначенных как переводные, и из остальных добрая половина явно внушена другими поэтами, и притом даже не символистами. Например, то, которое начинается стихами:
Мы встретились с нею случайно, И робко мечтал я о ней,
а кончается:
