Том 7. Рассказы, повести 1888-1891

1, ед. хр. 39. Хирьякова ошибочно относит эти слова к «Палате № 6». Ко времени встреч Чехова с Хирьяковым эта повесть еще не была издана «Посредником», слова Чехова могли относиться только к «Жене»).

Получив письмо Чехова и отчет Хирьякова о последнем разговоре с Чеховым, Чертков дальнейшие переговоры возложил на И. И. Горбунова-Посадова. 20 января Горбунов-Посадов через Хирьякова получил копию письма Черткова от 15 января; из него и от Хирьякова он узнал подробности дела. Несмотря на болезнь, он через несколько дней (между 21 и 25 января) нанес визит Чехову. Горбунов-Посадов был более удачлив. Новыми переговорами вопрос с «Женой» удалось, наконец, уладить. Об этом Горбунов-Посадов сразу же телеграфировал Черткову, а 28 января об успехе Черткову сообщал Хирьяков (ЦГАЛИ, ф. 552, оп. 1, ед. хр. 2740). На другой день о результатах свидания Черткову подробно писал сам участник переговоров. «Все быстро уладилось, и, очевидно, между нами завязались хорошие отношения <…> Насчет „Жены“ он сказал, что писал тебе, что он согласен на издание, но что ее нельзя печатать в том виде, как она в журнале, — то есть этим он хотел сказать, что до окончания печати ему надо будет просмотреть „Жену“. Но все же он говорил уже совсем мягко и при разговоре об уничтожении издания сказал, что не нужно этого делать и что поправить можно будет во втором издании. И эти слова его не были вынужденным согласием, а совершенно по собственной инициативе. Но только вообще он просит присылать ему корректуру и советует это делать со всеми авторами, — заставлять их даже просматривать корректуру, т. к. тогда лишь вещи могут появляться в безукоризненном виде» (Горбунов-Посадов — Черткову, 29 января. — ЦГАЛИ, ф. 552, оп. 1, ед. хр. 880).

В письме к Чехову от 4 февраля 1893 г. Чертков подводил итоги; усиленно подчеркивалось «собственное желание» автора: «От души благодарю Вас за Ваше письмо от 20 января и за все то, что сообщил мне И. И. Горбунов после свидания с Вами. Так как Вы сами от себя выразили желание, чтобы „Жену“ не уничтожили, то мы и поступим согласно Вашему желанию, и первое издание пройдет так. Корректуру же второго издания мы непременно доставим Вам» (ГБЛ). Конфликт был ликвидирован окончательно; вопрос об уничтожении издания или переработке был оставлен — настолько, что и 2-е и 3-е издания «Жены» в «Посреднике» полностью повторили первое.

Вскоре после выхода первого издания Чертков предполагал издать сборник рассказов Чехова, куда должна была войти и «Жена». Но Чехов написал Горбунову-Посадову, что он «решительно против нового сборника», так как почти все рассказы, которые хотел включить туда Чертков, выходили отдельно. Издание не состоялось.

Исправления в текст рассказа Чехов внес только в 1901 году при подготовке издания А. Ф. Маркса. Были исключены все места, где главный герой говорит или думает о своем «равнодушии», «хладнокровии»: высказывание в главе VII о «полнейшем равнодушии», заключительные фразы об «одном полку с равнодушными» в финале, эпизод с кулаком Абрамом в рассказе Брагина. В журнальном варианте герой был язвительнее, его высказывания — значительно нетерпимее; местами они носили сильную консервативную окраску. У Натальи Гавриловны в манерах и характере было тоже гораздо больше резких черт, напоминающих рассказчику «ее родину — Одессу». В связи с этим «война» между ними отличалась большим эмоциональным накалом. В окончательном варианте многие фразы, эпизоды — иногда с выпадами почти грубыми — были устранены. Была притушена внешняя сторона «войны», и, таким образом, отчетливее выступили «внутренние противоречия» во взаимоотношениях героев. В издании Маркса было снято сравнение ситуации возможной измены героини с сюжетом «Крейцеровой сонаты».

Из дошедших до нас отзывов о «Жене» положительные принадлежат только читателям. Так, 12 февраля 1892 г. А. И. Смагин писал М. П. Чеховой: «Сегодня прочел в „Сев<ерном> вестнике“ „Жену“. Удивительная это вещь! Читая ее, я видел выражение глаз Натальи Гавриловны, слыхал тон ее разговоров. По моему впечатлению, есть два подобных произведения — „Крейцерова соната“ и „Жена“» (ГБЛ). В письме к Горбунову-Посадову Чертков писал, что он получает «с разных сторон <… > отзывы о том, что из всех рассказов нашей первой серии многим „Жена“ нравится больше всего» (11 апреля 1893 г. — ЦГАЛИ, ф. 122, оп. 1, ед. хр. 1480). Сами редакторы «Посредника» тоже высоко оценивали повесть. Правда, их восторженные отзывы в письмах к самому Чехову отчасти были вызваны и внелитературными соображениями, а во внутренней переписке были несколько другими (ср., например, отзыв Черткова в письме к Горбунову-Посадову от 11 апреля 1893 г., где он пишет, что «„Жена“ и „Именины“ недостаточно по идее содержательны»). Но само за себя говорит уже их упорное желание во что бы то ни стало напечатать повесть.

Отношение критики было иным. Отмечалась злободневность темы, отдельные частные удачи (в некоторых поздних статьях), общая «симпатичность» замысла. В целом же критика и либерального и консервативного лагерей оценила повесть отрицательно. Ю. Николаевым «Жена» была названа в группе «вычурных, придуманных, безжизненных» вещей Чехова, написанных после «Степи» («Московские ведомости», 1892, № 335, 3 декабря); в числе «невыдержанных и неудачных» она фигурировала в статье В. Голосова («Новое слово», 1894, № 1); столь же резко отозвались о ней еще раньше, в момент выхода, обозреватели «Русском мысли», «Гражданина», «Новостей и биржевой газеты». Только критик «Русских ведомостей», отметив, что «сама по себе прекрасная цель на первый раз не удалась автору», обнадеживал: «Но это только начало: оно, несмотря на неудачу, неразлучную со всяким началом, заслуживает всяких приветствий» (И. Иванов. Заметки читателя. — «Русские ведомости», 1892, № 19, 20 января).

Наиболее последовательно неприемлющую позицию занял М. Протопопов («Письма о литературе. Письмо третье». — «Русская мысль», 1892, кн. 2). В отличие от некоторых других критиков, отрицавших повесть голословно, он свою точку зрения подробно аргументировал. Неудачным же он признавал и общий идейный замысел, и обрисовку отдельных персонажей. Главное, в чем критик обвинял Чехова, — что автор не привязал «свой бедный челн к корме большого корабля», не отдался «какой-нибудь определенной идее»; в повести отчетливо проявилась «беспринципность, возводимая в принцип». Подробно выписав формулировки из рассуждений героя, Протопопов заключал: «„Да это мы: я и мои сверстники! — воскликнет любой из так называемых шестидесятников или семидесятников. — Это наши понятия, это даже наши выражения, наши обычные термины!“ Это живая и остроумная сатира, но… на кого? По ходу и по существу дела, конечно, на Паншиных и на Курнатовских, а по намерениям автора — на людей, требующих „направления“ и толкующих об идеалах. Это такое смешение понятий и явлений, которое слишком грубо и элементарно, чтобы мы могли допустить его непроизвольность, его непреднамеренность со стороны автора» (стр. 208–210).

Главный упрек, который был предъявлен автору, это проповедь некоей «философии равнодушия» (Р-ий. Смелый талант. — «Гражданин», 1892, № 34, 3 февраля; А. Скабичевский. Литературная хроника. — «Новости и биржевая газета», 1892, № 50, 20 февраля). Подробнее других эти обвинения были развиты опять же М. Протопоповым. Приводя слова Брагина («Надо быть равнодушным <…> Будь только справедлив перед богом и людьми»), критик иронически замечает: «Благородство этих рассуждений может равняться только их своевременности. Своевременность очевидна: в то время, как тяжелое на подъем русское общество только что начинает ясно сознавать свою обязанность прийти на помощь обездоленному народу, ничего не может быть тактичнее, как пуститься уверять его, что надо быть равнодушным» (стр. 213).

Произошла нередкая в чеховской критике подмена. Обвинение строилось на двух выдержках из повести — рассказе Ивана Ивановича Брагина о «беспокойном» и «неравнодушном» кулаке Абрамке, завершаемом словами «надо быть равнодушным», и финальном высказывании героя-рассказчика об «одном полку с равнодушными». В чеховском тексте под словом «равнодушие» понимается спокойствие, ощущение внутренней правоты «перед богом и людьми», «чистая совесть» — в противоположность беспокойству и суете виноватого, смятению в душе того, в ком «совесть не чиста». Критика же исходила из внеконтекстного употребления этого слова, понимая его как равнодушие к делу помощи голодающим. Тем не менее при подготовке издания А. Ф. Маркса Чехов снял оба эти места (см. варианты), приведшие к такому толкованию повести.

Большие возражения вызвал способ изображения внутренней жизни персонажей. «Психология повести идет путем мало ясным, по-видимому, для самого автора», — писал Иванов («Заметки читателя». — «Русские ведомости», 1892, № 19, 20 января). Непривычно было отсутствие предыстории