Карачун.
Яков вопросительно посмотрел на него. Без бинокля он видел на сопредельной земле только несколько человеческих фигур, ползающих по разделенному на квадраты склону горы.
— Мак полют, — пояснил Карачун. — На таком клочке посеет дехканин пшеницу, козлы и бараны все съедят вытопчут. Мак посеет — за опий в десять раз больше пшеницы купит. А что этим опием тысячу людей отравит — наплевать. Выгодно, и все тут. Среди баев не найдешь ни одного, чтобы опий курил. А беднота, шаромыги почти все курят. Баю выгодно терьяк в долг давать. Конец года подходит, он говорит дехканину: «Ты мне еще за терьяк должен».
Карачун замолк, с видимым сожалением рассматривая в бинокль ползающих по маковому полю дехкан. Небольшого роста, плотный и быстрый, с загорелым, худощавым лицом, он был бы похож на туркмена, если бы не яркие синие глаза, такие же синие, как бездонное небо его Украины, да не мягкий южный говор, который остается у человека на всю жизнь, если он родился на Киевщине или Полтавщине.
— Сам-то ты пробовал курить? — спросил Яков.
— Один раз для интереса покурил. Сначала чувствуешь такую силу, что быку рога бы свернул. А потом валит с ног. Лежишь как обалделый, сны разные видишь. После два дня очухаться не можешь — такая отрава... Сидели бы у себя и курили, сколько влезет, а то всю продукцию к нам прут. Там у них целая технология разработана. Куда ни повернись — притоны. Выгодно! У нас продают одну палочку за сто тридцать рублей! А терьякеш — тот и жену с детьми отдаст, только бы покурить! — Карачун сплюнул с досадой, выругался. — Вот он где у нас, этот терьяк, — хлопнул себя ладонью по шее. — Вся зараза в нем. Сколько людей погубил, сколько еще погубит, пока выведем...
Где-то неподалеку грохнул выстрел, раскатисто отдался в ущелье. Карачун насторожился, быстро ящерицей скользнул в лощину, где стояли привязанные к арче кони. Спустя минуту послышался дробный цокот копыт. На гребне каменистой сопки мелькнул темный силуэт всадника, пригнувшегося к шее лошади, скрылся за горой. Снова гулко прокатился выстрел.
— Когда зовут, надо идти, — сказал Амангельды.
Они тоже вскочили на коней, рысью пронеслись по дну ущелья вслед за начальником заставы. Поднявшись на сопку, осторожно выглянули. Впереди — широкая лощина, по склонам которой темнеют арчи. Из-за любой группы деревьев, из-за каждого камня, спрятавшегося в траве, можно ждать пулю. Но Карачун был спокоен, даже приподнялся на стременах, всматриваясь в даль. Яков на всякий случай положил винтовку поперек седла.
— Вон они, голубчики, — протянув руку вперед, произнес Карачун. — Уже с трофеем...
Яков увидел пограничника в буденовке, с ним человека в рубахе и легкой кепке. Они тащили подвязанного за спутанные ноги к жерди горного козла.
— Нашлись Бочаров и Шевченко, — сказал Карачун. — Выходит, у них все в порядке. Поедем теперь к дождь-яме. Есть тут у нас такое место, назвали мы его лагерем Шмидта. Нажарим шашлык, посмотрим, что Светлана с собой дала.
Яков промолчал, но Карачун догадался, о чем он подумал: как можно говорить о шашлыке, когда только что контрабандисты избили камнями солдата, унесли с собой его винтовку и, мажет быть, до сих пор скрываются в горах?
Начальник заставы улыбнулся.
— Раз уж мы тут помаячили, — сказал он, — можно быть уверенным, до ночи, а то и до утра никто не придет, так что шашлык съесть успеем.
Амангельды, сославшись на неотложные дела, распрощался со всеми и уехал. Остальные направились к лагерю Шмидта.
...Смолистая арча разгорелась жарким пламенем. К небу столбом взвились искры. Яков подложил в костер несколько палок горного клена. Для приготовления хорошего шашлыка требовалось нажечь углей из деревьев лиственных пород. Яков наблюдал, как, морщась и отворачиваясь от дыма, колдовали над приготовлением шашлыка командир отделения Шевченко, Бочаров и Аликпер. Запах жареного мяса щекотал ноздри, разносился далеко вокруг. Начальник заставы, отойдя от костра, стоял, определяя, куда дует ветер, смотрел на верхушки разбросанных между скалами темных арч, осматривал склоны гор в бинокль. Метрах в двухстах блестело красноватыми отсветами зари озеро. Но это было не озеро, а всего лишь дождь-яма, впадина на вершине плато, в которой после дождя скопилась вода.
Вечерние горы отражались в багряной поверхности дождь-ямы. Замерла темно-зеленая трава вокруг столь желанной здесь воды. Лучшего места для отдыха не придумаешь: деревья дают тень, а вода — самое дорогое в горах, — вот она рядом: свежая, чистая, бери сколько хочешь. Да и видимость во все стороны на много верст, никто не подойдет незамеченным, не застанет врасплох.
Карачун вернулся к костру, принялся помогать Аликперу нанизывать на шампуры кусочки мяса. Жилистый, длинный и медлительный Шевченко, изредка бросая взгляд на Якова, увлеченно рассказывал:
— Я аж до цього року по тым скаженным кручам з молытвою йиздыв. Зализу на коняку, ухватюсь за шияку тай и думаю: пронесы ж ты мэнэ, господи, пушиночкою по тым кручам, не дай загынуты молодой жизни. Як шо, гэпнусь з переляку, так тикэ з конякой, бо як клещук за грыву дэржусь. Помолюсь, зажмурюсь и пускаю коня: хай идэ, куды хочэ, вин найкраще знае!..
По легкой усмешке, блуждавшей на тонком горбоносом лице Аликпера, Яков понял, что он уже не первый раз слышит рассказ Шевченко.
— Раз поихалы з начальником на Асульму, — продолжал пограничник. — Скалы там стиной стоять, аж до самого нэба. Козла або архара и то туды не загонышь. Ну, думаю про начальника: брешешь, на ту стинку не пийдэмо. А оцей турок, — ткнул он шампуром в сторону Аликпера, — на самисенькой кручи, як та муха, идэ, ще й писни спивае. Ой, мамуся риднэнька, так шо ж то за людына: йидэ, ще й спивае!..
Шевченко и Аликпер смеются. Багровый свет зари ложится бликами на их медные лица, окрашивает багряными отблесками белки глаз, белые зубы.
Якова безотчетно тревожат отблески заката. Он понимает: говорит Шевченко о бесстрашии Аликпера для него. Но Яков почему-то не может сосредоточиться на рассказе. Из груды дров он выбирает самый толстый сук и легко, с хрустом ломает его, подбрасывает в огонь. Силой природа его не обидела. Но что он может показать, кроме силы, этим умелым людям?
— Кончай разговоры! — скомандовал Карачун. — Давайте, хлопцы, за работу! Делай, как я!
Он выхватил из костра шампур с зажарившимися, аппетитно пахнувшими кусочками мяса, развернул сверток с пирогами, уложенными Светланой в вещмешок.
Теперь Яков почувствовал, что проголодался. Никогда, казалось, он не ел такого вкусного шашлыка, таких пирогов... Шевельнулась мысль об Ольге, оставленной им среди незнакомых людей. Но там — Барат. Он лучше родного брата позаботится о ней.
Замерли вечерние горы. В нескольких шагах от костра мирно паслись кони. Багровый закат кровавой лужей разлился по зеркальной поверхности дождь-ямы.
ГЛАВА 5. БОЕВОЕ КРЕЩЕНИЕ
— Ну, яш-улы, — по-курдски уважительно обратился к Кайманову начальник заставы, — расскажи о себе: где жил, почему решил на границу вернуться?
Что мог рассказать Яков? Все эти трудные годы, проведенные в Лепсинске, не очень-то просто вспоминать. Но рассказать о себе, конечно, надо.
— После расстрела беляками отца поехали мы в Лепсинск, — начал он. — Устроились на квартиру к церковному сторожу. Мать стирала белье на богатеев. Я тоже стал подрабатывать. То у одного казака на хлеб подшибешь, то у другого: дров там наколешь, воды натаскаешь.
Начали кое-как обживаться на новом месте. И вот заявляется к нам в сторожку казак Дауганского казачьего поста Кандыба. Сволочь из сволочей. А, говорит, большевистские выродки, и здесь вы объявились? На нем батянины сапоги и брюки...
