Том 12. Пьесы 1889-1891

должна была состояться «в непродолжительном времени» («Московский листок», 1889, 25 ноября, № 328). Однако ввиду реорганизации театра переговоры с Чеховым затянулись.

После перехода руководства от Абрамовой к товариществу артистов (подписание договора состоялось 12 декабря 1889 г.) Соловцов, возглавивший труппу, обратился к Чехову с просьбой о передаче пьесы новому театру. 16 декабря, продолжая, видимо, начатый накануне разговор, он писал: «Утро вечера мудренее, и не принесет ли сегодняшнее утро мне счастливую весточку, что Вы согласитесь дать Вашего „Лешего“ и тем вывести нас, заблудившихся, из леса на широкую дорогу и тем сделаете доброе дело всему нашему товариществу. Жду с замиранием сердца весточки <…> Условия от Вас какие пожелаете» (ГБЛ).

20 декабря Соловцов встретился с Чеховым, чтобы договориться о распределении ролей и репетициях: «Сегодня пред спектаклем заеду к Вам. Вы назначите репетиции и роли <…> Привезу Вам условие, подписанное мною…» (письмо без даты — ГБЛ). По тексту этого Условия, Чехов отдавал пьесу Соловцову «в исключительное пользование <…> сроком 15 февраля 90 г.» (ГБЛ; см. т. III Писем, стр. 481).

25 декабря Соловцов пригласил Чехова на репетицию пьесы: «Пожалуйста, приезжайте, поправите, если я что-нибудь не так сделал в постановке» (ГБЛ). В тот же день Чехов сообщал Плещееву: «Был я на репетиции. Мужчины мне понравились в общем, а дам я еще не разглядел. Идет, по- видимому, бойко. Актерам пьеса нравится <…> Насколько можно судить по репетиции, пьеса шибко пойдет в провинции, ибо комического элемента достаточно и люди все живые, знакомые провинции».

В день спектакля Чехов оповестил Суворина: «Сегодня идет „Леший“. IV акт совсем новый. Своим существованием он обязан Вам и Влад<имиру> Немировичу-Данченко, который, прочитав пьесу, сделал мне несколько указаний, весьма практических. Мужчины не знают ролей и играют недурно; дамы знают роли и играют скверно. О том, как сойдет моя пьеса, напишет Вам нудный Филиппов…» (27 декабря 1889 г.).

В своем письме к Суворину от 28 декабря 1889 г. московский театральный рецензент С. Н. Филиппов сообщал о «шумных вызовах Чехова и исполнителей в первых трех актах пьесы» и «легоньких протестах» после четвертого, который написан, по его мнению, «слабее предыдущих» и «скомкан». Далее он отметил «режиссерские просчеты», из-за которых, например, сцена завтрака «пропала наполовину», так как «публика почти ничего не слыхала, что говорили действующие лица» (ГБЛ).

Присутствовавший на премьере М. П. Чехов впоследствии вспоминал, что Чехову очень понравился актер Н. Н. Зубов, исполнявший роль Орловского-отца, но что в остальном пьеса была поставлена «ужасно»: «…необыкновенно тучная и громоздкая актриса М. Г<лебова> взяла на себя роль молоденькой первой инженю <…> Зарево лесного пожара было таково, что возбуждало усмешки» (Вокруг Чехова, стр. 200).

Другой очевидец премьеры А. С. Лазарев (Грузинский) в неуспехе спектакля винил праздничную рождественскую публику, равнодушную к драматическим тонкостям и достоинствам. И хотя артисты играли, по его мнению, очень недурно и первые акты публике понравились, однако последний длинный акт «показался скучным и утомил праздничную публику, которая, между прочим, была разочарована тем, что настоящего лешего, на что она рассчитывала, так и не увидела на сцене».

Причиной неуспеха пьесы было также, по свидетельству мемуариста, недоброжелательство явившихся на спектакль артистов театра Корша, конкурировавшего с театром Абрамовой: «На вызовы артистов они отвечали отчаянным шиканьем; когда же несколько голосов попробовали вызвать автора, раздался неистовый рев: из артистических лож шипели, свистали в ключи (я могу сослаться на многих свидетелей этого), чуть не мяукали <…> После провала „Лешего“ Чехов бежал из Москвы, его не было дома несколько дней даже для близких друзей» (А. Грузинский-Лазарев. Шипы и тернии в жизни Чехова (Из моих воспоминаний). — «Южный край», 1904, 18 июля, № 8155).

После пяти-шести спектаклей пьеса, шедшая со все убывающими сборами, была снята с репертуара. Н. Е. Эфрос, видевший пьесу на сцене театра Абрамовой, впоследствии отмечал, что хотя «некоторые моменты „Лешего“ глубоко взволновали, нашли отклик в душе», «но в общем до публики спектакль не дошел» (Ник. Эфрос. Московский Художественный театр. 1898–1923. М., 1924, стр. 26).

3

В рецензии известного театрального критика того времени С. В. Флерова-Васильева говорилось, что пьеса «скучна» и «зритель совершенно прав», а «автор кругом виноват»: он «не хочет знать законов драмы» и со сцены «рассказывает нам повесть»; все персонажи расположены «на одной плоскости», и пьеса лишена «действительного центра комедии». «Хрущов, носящий прозвище лешего, ни в каком случае не есть центральная фигура этой пиесы. Он простой аксессуар, точно так же как и все остальные лица». По мнению критика, на сцене все действие ограничено едой: «происходит трапезование, а во время него идут разговоры», «неудержимо говорят, говорят все время, без умолку, не стесняясь, по-домашнему, только и делают, что говорят, говорят всё, что взбредет им на ум». Большим недостатком пьесы критик считал ее «объективность», находил, что это даже не пьеса, а «протокол», «фотография», в которой отсутствует авторский «синтез» и явления внешнего мира «не преломляются сквозь призму его внутреннего ока»; в пьесе нет «вывода», не высказано «личной мысли и личного чувства художника», «своего отношения» к персонажам, не определено, «кто из них прав и кто виноват» (С. Васильев. Театральная хроника. Театр г-жи Абрамовой. Леший, комедия в 4 действиях, сочинение Ант. Павл. Чехова… — «Московские ведомости», 1890, 1 января, № 1).

Редактор «Будильника» Н. П. Кичеев считал, что новая пьеса Чехова, сравнительно с «Ивановым», — произведение более широкого замысла: «Там известный тип, тут — целое общество, зараженное „повальною“ болезнью. Эта болезнь — стремление к разрушению, безотчетный эгоизм, полная неспособность к альтруизму, к желанию делать добро другим… Этой-то болезненной „жилке“ современного общества и посвящена новая пьеса г. Чехова». И в то же время критик считал, что как пьеса «Леший» значительно слабее «Иванова»: «…я вижу в ней только сцены, страдающие некоторой растянутостью и недостатком действия, но бесспорно свежо и талантливо написанные. Скажу более: пьесы нет, — из-за неумело построенных сцен выглядит повесть или даже роман, к сожалению, втиснутый в драматическую форму» («Театр Абрамовой: „Леший“, комедия А. П. Чехова». — «Новости дня», 1890, 1 января, № 2334, отд. Театр и музыка. Подпись: Никс).

Автор анонимной корреспонденции «Из Москвы», напечатанной в «Новом времени», писал, то пьеса производит «странное» впечатление: «Зритель как будто читает интересный, умно написанный рассказ или роман, неизвестно для чего перелитый в драматическую форму. Условия сцены, по-видимому, игнорируются автором; как пьеса „Леший“ длинен и вял; недюжинные достоинства произведения молодого писателя смешиваются с недостатками, которые явились следствием превращения романа в комедию». Критик отмечал, что «заголовок пьесы неверно определяет центр ее тяжести», что «„леший“ и его любовная интрига с интеллигентной девицей-помещицей не составляют главного интереса комедии», а другие намеченные в ней конфликты — «брачные несчастия старого больного профессора и его молодой жены», «любовь пожилого человека к жене профессора», «интрига отчаянного „донжуанистого“ мужчины с юной хозяйственной девицей» — разработаны недостаточно (2 января, 1890, № 4973, отд. Театр и музыка).

В других рецензиях также указывалось, что пьеса «не сценична и не имеет материала для артистов», а потому «в чтении» более интересна, чем «на сцене» (<В. Левинский>. По театрам и увеселениям. — «Будильник», 1890, № 1, 7 января. стр. 10. Подпись: Неприсяжный рецензент). Говорилось, что в пьесе нет «решительно-таки никакой фабулы», «никакой законченности», что «зрителя не в силах заинтересовать эти „обыкновенные“ люди, эта серенькая жизнь, эта цепь плохо связанных между собою, обыденных сценок» («Московские театры…» — «Новости и Биржевая газета», 1890, 7 января, № 7. Подпись: К).

Критик И. И. Иванов упрекал Чехова за то, что он «обрушивается на людей, посвятивших свою жизнь науке и труду», которых он казнит «с особенным наслаждением» как в прозе («Скучная история»), так и в