Собрание пьес. Книга 1

переходящих в неизменную вечность сладостных мгновений жизни, — ничто не радует меня.

Протесилай. Славная царица, супруга великого и могущественного владыки, в чьей власти все мы, свершившие подвиги и труды жизни, — тебе ли печалиться? Ты ли в чем чувствуешь ущерб или недостаток? Всегда получающая, все сохраняющая, ничего не отдающая, ты, и миродержавным Мойрам страшная, — ты ли тоскуешь?

Персефона. Взгляни перед собою — что видишь?

Протесилай. Обильную вижу взоры и обоняние услаждающую пищу и многие вина, источающие благоухания, манящие к себе жаждущие уста.

Персефона. Милый гость, познай истину, одну из многих, открываемых за завесами восторга силою обличающей противоречия мира Иронии, — познай эту истину: мертвое вино и мертвые яства на моем столе.

Протесилай. Царица, как понять мне тебя? Неужели ты хотела бы разрывать живую плоть и пить живую кровь из теплого тела? Дикие люди и великие боги одни ли и те же имеют вожделения?

Персефона. Улыбаешься, милый гость, и не понимаешь меня. А тебе ли меня не понимать? Или так быстро смерть отнимает память о сладких Персетрепетах жизни? Но и ты вкушал нектар заревых рос с амврозиею созревших плодов.

Темнеет постепенно, и к концу действия ад окутывается мраком. Голоса звучат глуше, и вся сцена кажется исчезающим во мраке сном.

Протесилай. Никогда не забуду. О милая Лаодамия!

Змея. Нет забвения? Нет забвения!

Эхо. Забвения.

Персефона. О живое вино человеческой жизни, проливаемое в изобилии!

Тени Умерших. Мы страдали.

Персефона. О живая снедь человеческой плоти!

Тени Умерших. Мы хотели.

Персефона. О тело земное, пронизанное солнцем!

Тени Умерших. Мы любили.

Персефона. Мойры, жестокие, какую ткань вы мне ткете!

Тени Умерших. Мы свершили весь наш путь. Не ждем ни радости, ни печали.

Персефона. О златокудрый, рождающий мудрых пчел! Как золотые стрелы, жужжат золотые пчелы. И сладостный в земных цветениях для пчел благоухает мед.

Протесилай. Вздыхая о златокудром метателе стрел и о золотых, его светлою мудростью упоенных пчелах, ты, великая царица, забыла тающий от огня дар мудрых пчел — воск. Как воск, тают личины. Персефона, видишь ли ты Лик?

Три черные завесы мрака закрывают ад, означая конец первого действия.

Действие второе

В Фессалийском городе Филаке, в царском чертоге, еще не совсем достроенном, царица Лаодамия тоскует в разлуке со своим мужем, царем Протесилаем, еще не зная об его смерти. Раннее утро. Царица только что пробудилась. Еще не одета. Рабыня Нисса убирает ее косы и говорит притворно-ласково утешные слова.

Нисса. Не плачь, госпожа, не плачь, милая. Смотри в окно — как свежи и зелены платаны! Какое ясное небо! Какие цветы красуются перед царским чертогом! Слушай, как звонко стрекочут цикады, таясь в траве, как медленно и ровно жужжат золотые пчелы, вечные работницы, собирая сладкий мед и мягкий воск.

Лаодамия (глядит отуманенным взором и говорит, причитает) . Налетели на меня, окружили меня темные пчелы печали, изжалили они мое сердце, соты горького меда скопили в нем, злые, — и тает мое сердце, как тает воск.

Нисса. Милая царица, да посиди ты спокойно хоть немного. И мне-то с тобою горе, — не мешай ты мне заплести твои черные косы, убрать их осыпанными утреннею росою цветами, которые так сладко пахнут, а потом покрою твою голову золотым венцом на багряном пурпуре.

Лаодамия. Тоскую о моем милом, о доблестном Протесилае. Горькою мукою полно мое бедное сердце, — горький мед злых пчел! — и помыслы мои черны, — вещие птицы кружат, и кричат, и пророчат, черными махая крыльями. И как же не плакать мне, злосчастной, жене одинокой, оставленной!

Нисса. Утешься, милая госпожа, — разлука перед свиданием, слезы перед смехом, горе перед счастием, — так установила судьба, так всегда бывает в жизни свободных и повелевающих.

Лаодамия. Что же мне моя бедная свобода? Вот я и царица, — но что же мне? Какое мне в этом утешение? Мой милый далеко, а я одна. О, зачем я не последовала за ним!

Нисса. Уж так повелось, госпожа, — не идут жены воевать. Говорят, есть царство амазонок, да ведь то у варваров, — а у нас бы засмеяли воительниц.

Лаодамия. Жестокая участь жены! Сидеть дома, тосковать и печалиться, ветру поверять слова скорби.

Нисса. И подругам, госпожа.

Лаодамия. Ветер, ветер перелетный, милый гость, всюду желанный, донеси к возлюбленному моему Протесилаю мои горькие воздыхания и слова мои нежные!

Нисса (надевает на Лаодамию диадему и говорит). Так всегда было, так и будет — воины сражаются далеко, жены устраивают дом, а рабы и рабыни им служат. Зато вернется милый из похода — то-то у них будет радости!

Лаодамия. А если его ранят? Он — самый храбрый, в самую жестокую бросится он сечу.

Нисса (склонившись перед царицею, обувает ее и говорит) . Царя защитят его воины, да и на царе крепкие доспехи — и шлем оперенный, далеко блещущий, и твердый щит, и латы, и поножи защищают все его тело.

Лаодамия. А если свирепый враг обрушит на его щит жестокий удар, и разобьет щит и латы, и рассечет своим варварским мечом или проткнет своим ужасным копьем тело милого моего Протесилая? Или лукавая стрела, с тонким визгом, выбрав среди доспехов случайно незащищенное место, вонзит свое злое острие в тело милого моего Протесилая?

Нисса. Раны — честь герою.

Лаодамия. О Протесилай! Раны твоего тела — раны в моем сердце. Не от того ли горит, горит мое сердце? Мое бедное сердце!

Нисса (надевая на Лаодамию багряный хитон, говорит). Каждому судьба дала свою долю печали. Но не надо предаваться скорби. Ты — царица. Вот придут подруги твои, филакийских вельмож почтенные жены, — с ними утешься, как пристойно, пением, играми, разумною беседою, изобильною трапезою.

Лаодамия. Он, возлюбленный мой, терпит труды и лишения, а ты надела на меня, проворная, так, что я и не заметила, золотом шитую багряницу, и золотую диадему, и богато изукрашенные сандалии. Увы мне, жене оставленной, одинокой! Одеждою скорби надлежит мне покрыться, совлечь, совлечь с себя все это, украшенное и блещущее.

Нисса. Ой, милая царица, печалью не накликать бы тебе на царя нашего беду! Как снимешь ты венец? Ты — его супруга, и боги сочетали вас навеки. На тебе венец, а на нем — шелом. Если скорбь скинет с тебя венец, бойся, не сбросила бы завистливая, темная, вечно подстерегающая шелом с его чела!