Астольф улыбался и отвечал отцу:
— Не знаю. Пусть бросит, если захочет. Пусть будет что будет. Теперь я счастлив. А потом хоть умереть, мне все равно.
Отец горько упрекал Астольфа.
— Не жалеешь ты старого отца, — говорил он. — Ты еще так молод. Тебе надо учиться.
Астольф отвечал угрюмо:
— Я учусь.
— Как ты учишься! — говорил Теобальд Нерита. — Голова у тебя набита глупыми мечтами, только Ортруда у тебя на уме. Не до книг тебе теперь. Хоть и тяжело мне будет на старости расставаться с тобою, но я все-таки отправлю тебя на днях доучиваться в Италию или во Францию.
Астольф отвечал решительно и резко:
— Ни за что не уеду отсюда. Лучше в море брошусь.
По мрачному блеску его глаз видел отец, что Астольф не задумается сделать, как говорит.
Такие разговоры повторялись часто и нередко заканчивались бурными сценами.
И другие невзгоды скоро стали омрачать счастие Астольфа.
Глава шестьдесят пятая
Афра томилась в эти дни странною, жестокою ревностью. И раньше досадовала Афру любовь королевы Ортруды, сначала к принцу Танкреду, потом к покойному Карлу Реймерсу. Относительно принца Танкреда эта ревнивая досада находила себе оправдание еще и в том, что Танкред обманывал королеву Ортруду, и в том, что он был ненавистен Афре. Любовь королевы Ортруды к Карлу Реймерсу жалила Афру больнее, и уже Афра понимала истинную причину этого темного чувства. И вот теперь нестерпимо горька стала Афре любовь королевы Ортруды к этому красивому, страстному мальчишке.
Уже давно поняла Афра, как сильно то странное чувство, которое привязывает ее к королеве Ортруде и которое влечет ее нежные уста к целованию Ортрудиных ног. Но только теперь эта неясная дотоле влюбленность в королеву Ортруду зацвела в Афре багряным цветом. Любовью разжигалась в ее сердце ревность, — ревностью еще пламеннее разжигалась любовь.
Одиноко переживала Афра свои ревнивые муки, гордо скрывая их ото всех. Да и кому же о них рассказать? Разве самой Ортруде пожаловаться? Но какая же в том польза! Да еще и поймет ли королева Ортруда признания Афры? Может быть, только удивится этой неожиданной страсти, может быть, только улыбнется.
Но все-таки порою Афра не могла удержаться и невольно проявляла свою ревность — неловкостью движений, смущенностью взглядов и даже иногда неожиданно-резкими словами вызывавшими недоумевающий взор королевы Ортруды.
Тихий вечер мглисто-золотой и алый, плыл над землею, облелеянною теплою влагою. Солнце быстро склонялось к закату. Королева Ортруда и Афра одни шли медленно по ясным аллеям королевского сада. Как тихий сон, все было вокруг них. Земля и трава казались синевато-красными в скользящих косвенно и низко лучах багряного заката. Листва деревьев окрасилась пепельно-голубыми и сероватыми тонами.
Восхищенными глазами смотрела Афра на королеву Ортруду и любовалась ею, идущею тихо в багряных лучах заката. И знала Афра, что нежная мечта в душе королевы Ортруды зажжена образом милого пажа Астольфа, и потому так мечтательно мерцают глаза тоскующей Ортруды. Тихою тоскою и ревнивою грустью полно было смятенное сердце Афры.
Королева Ортруда сказала:
— Посмотри, Афра, какая здесь красная земля и какая здесь угрюмая зелень! Словно кровавый дождь прошел здесь недавно и еще не выпила крови пресыщенная земля.
Афра отвечала:
— Сквозь легкий дым и пепел вулкана так багрово светит солнце. Твоя белая одежда, Ортруда, вся пламенеет как багряница.
Образы убитых и умерших опять вставали в душе королевы Ортруды. Больно и горько ожили воспоминания дел порочных и жестоких. Какая грусть!
— Мы несчастны и порочны, — говорила королева Ортруда, — и земля наша залита кровью. Но придут иные поколения, — на земле будут жить счастливые, чистые люди.
Утешающая мечта, тебя зовут настойчиво, тебя творит печаль!
— Они придут, эти счастливые, чистые люди, — сказала Афра, — только потому, что мы живем. И они будут такими, какими мы их воображаем, потому что это наша воля хочет воплощения нашей мечте.
Радостно развивая радостное оправдание зла и несовершенств нашей жизни, говорила королева Ортруда:
— Так, Афра, это верно и радостно. Всю звериную злобу первобытной, дикой земли мы изжили, а тех, кто приходит после нас, мы, хотя и злые сами, увлекаем в наше устремление от зверя к божеству. Жестокую нашу душу мы преобразим в дыхание ароматов, потому что смрад наших дел сгорит в огне наших непомерных страданий.
— Все, что мы можем дать будущим, сказала Афра, — это наша суровая и прекрасная работа, подвиг нашего устремления.
Королева Ортруда сказала с мечтательною улыбкою:
— О чем я мечтаю всегда, это о воспитании суровом и прекрасном.
— Путь сурового и прекрасного воспитания один, — сказала Афра, — в простодушной телесной наготе.
— В моем Лакониуме, — говорила Ортруда, — мальчики и девочки будут жить вместе, всегда нагие, как первые люди в раю. Кардинал жестоко упрекал меня за это.
Афра улыбнулась презрительно и сказала:
— Он не может и не хочет понять, что земной рай не в прошлом, а в будущем человечества. Нагие отроки и девы будут невинны и простодушны, как первые люди в раю, и нагота их будет целомудренна.
— Рай — сад, насажденный людьми, — тихо сказала королева Ортруда.
Солнце коснулось мглистой черты горизонта. Багровым и унылым стал его догорающий свет и грустные наводил мысли. Королева Ортруда призадумалась. Спросила:
— Афра, а что мы скажем, если в их душах зажжется страстность? И если сладострастие затлеется в их крови?
— Разве это страшно? — сказала Афра. — Я верю в целительные силы природы. Пусть сладострастие и похоть зажгутся, когда придет жестокая, страстная пора. В жестокости истощится сладострастие, суровое станет радостным, и, истощаясь в жестокости, само себя умертвит сладострастие. Разум человечества, вечно ведущий его вперед сквозь мрак и облак дымный к незакатному свету Истины, верховный Разум, которому мы поклоняемся и служим, светозарный и благостный, говорит нам, — и не ложно его слово, — что экстазы пламенные есть и будут для очищений человека.
Опять обрадованная слушала Афру королева Ортруда, и опять милая в ее душе зажглась мечта, и радостная.
— Как прекрасен Астольф! — мечтательно сказала королева Ортруда.
Жестокая! Она и не знала, какою болью сердечною ужалили эти слова Афру, так утешавшую ее в этот мглисто-тихий вечер.
— Ты любишь, Ортруда, этого мальчишку? — спросила Афра.
Голос Афры был сурово-жесток, и ревнивая злость зажглась в ее глазах.
— Люблю, — сказала Ортруда. — Люблю так, как еще никого никогда не любила. Словно полюбила в первый раз, и в первый раз узнала, что значит любить. Но почему ты так опечалилась, Афра? Почему ты спросила меня об этом таким гневным голосом? Почему так бледно и сурово твое лицо?
Афра молчала. Ревнивые слезы блеснули на ее ресницах.
