Остров злобно говорил:
— Собрал-с. Клевет ли, нет ли, не знаю. А только все это на вас похоже. Взять хоть бы садизм этот самый. Припоминаете? Мог бы напомнить кой-какие факты из поры юных лет.
— Вы сами знаете, что говорите вздор, — спокойно возразил Триродов.
— Говорят, — продолжал Остров, — что все это повторяется в тиши вашего убежища.
— Если все это так, — тихо сказал Триродов, — то вы из этого не можете извлечь никакой пользы.
Триродов смотрел спокойно. Казалось, что он далек. Голос его звучал спокойно и глухо.
Остров крикнул запальчиво:
— Вы не воображайте, что я попался в западню. Если я отсюда не выйду, то у меня уже заготовлено кое-что такое, что пошлет вас на каторгу.
— Пустяки, — спокойно сказал Триродов, — я этого не боюсь. Что вы можете мне сделать? В крайнем случае, я эмигрирую.
Остров злобно захохотал.
— Нарядитесь в мантию политического выходца! — злобно воскликнул он. — Напрасно! Наша полиция, осведомляемая благомыслящими людьми, от них же первый есмь аз, — но только первый! заметьте! — достанет везде. Найдут! Выдадут!
— Оттуда не выдадут, — сказал Триродов. — Это — место верное, и там вы меня не достанете.
— Что же это за место, куда вы собрались? — с язвительною улыбкою спросил Остров. — Или это ваш секрет?
— Это — луна, — спокойно и просто ответил Триродов.
Остров захохотал. Триродов говорил:
— И притом луна, созданная мною. Она стоит перед моими окнами и готова принять меня.
Остров в бешенстве вскочил с места, топал ногами и кричал:
— Вы вздумали издеваться надо мною! Напрасно! Меня вашими глупыми сказками не проведете. Провинциальных дурочек надувайте этими фантасмагориями. Я — старый воробей, меня на мякине не проведешь.
Триродов спокойно сказал ему:
— Напрасно вы беснуетесь. Я вам помогу. Я вам денег дам, пожалуй. Но с условием.
— Какое еще условие? — с сдержанною яростью спросил Остров.
— Вы уедете — очень далеко — и навсегда, — сказал Триродов.
— Ну, это еще надо подумать, — злобно сказал Остров.
Триродов с улыбкою посмотрел на него и сказал:
— В вашем распоряжении неделя. Ровно через неделю вы приедете ко мне и получите деньги.
Остров почувствовал вдруг непонятный для него страх. Он испытывал ощущение взятого в чужую власть. Тоска томила его. Лицо Триродова исказилось жестокою усмешкою. Он сказал тихо:
— Ваша ценность такова, что я убил бы вас совсем спокойно, как змею. Но я устал и от чужих убийств.
— Моя ценность? — хрипло и нелепо бормотал Остров.
Триродов гневно говорил:
— Какая ваша цена? Наемный убийца, шпион, предатель.
Остров сказал упавшим голосом:
— Однако вас не предал пока.
— Не выгодно, только потому не предали, — возразил Триродов. — А второе, не смеете.
— Чего же вы хотите? — смиренно спросил Остров. — Какое ваше условие? Куда мне надо ехать?
Глава одиннадцатая
Триродов оставил в Рамееве приятное впечатление. Рамеев поспешил отдать Триродову визит: поехал к нему вместе с Петром. Не хотелось Петру ехать к Триродову, но все же он не решился отказаться. По дороге Петр хмурился, но в доме Триродова старался быть очень вежлив. Принужденность была в его вежливости.
Очень скоро Миша подружился с Киршею, познакомился с другими мальчиками. Между Рамеевым и Триродовым завязывалось близкое знакомство, — настолько близкое, конечно, насколько это позволяла нелюдимость Триродова, его любовь к уединенной жизни.
Случилось однажды, что Триродов с Киршею был у Рамеевых, замедлил и остался обедать. К обеду сошлось еще несколько человек из близких Рамееву и к молодым людям. Постарше были кадеты, помоложе — считали себя эсдеками и эсэрами.
Сначала говорили, много волнуясь и споря, по поводу новости, принесенной одним из молодых гостей, учителем городского училища Воронком, с.-р. Сегодня днем близ своего дома был убит полицмейстер. Убийцы скрылись.
Триродов не принимал почти никакого участия в разговоре. Елисавета смотрела на него тревожно, и желтый цвет ее платья казался цветом печали. Было очень заметно для всех, что Триродов задумчив и мрачен, как будто его томила тайная какая-то забота. В начале обеда он делал заметные усилия над собою, чтобы одолеть рассеянность и волнение. Наконец на него обратилось общее внимание. Особенно после нескольких ответов невпопад на вопросы одной из девиц.
Триродов заметил, что на него смотрят. Ему стало неловко и досадно на себя, и это досадливое чувство помогло ему одолеть рассеянность и смущение. Он стал оживленнее, точно стряхнул с себя какой-то гнет, и вдруг разговорился. И голубою радостью поголубели тогда глубокие взоры Елисаветиных глаз.
Петр, продолжая начатый разговор, говорил со свойственным ему уверенно-пророческим выражением:
— Если бы не было этой дикой ломки при Петре, все пошло бы иначе.
Триродов слегка насмешливо улыбался.
— Ошибка, не правда ли? — спросил он. — Но уж если искать в русской истории ошибок, то не проще ли искать их еще раньше?
— Где же? При сотворении мира? — с грубою насмешливостью спросил Петр.
Триродов усмехнулся и сказал сдержанно:
— При сотворении мира, конечно, это что и говорить.
Но не заходя так далеко, для нас достаточно остановиться хоть на монгольском периоде.
— Однако, — сказал Рамеев, — вы далеконько взяли.
Триродов продолжал:
— Историческая ошибка была в том, что Россия не сплотилась тогда с татарами.
— Мало у нас татарщины! — досадливо сказал Петр.
— Оттого и много, что не сплотились, — возразил Триродов. — Надобно было иметь смысл основать Монголо-русскую империю.
— И перейти в магометанство? — спросил доктор Светилович, человек очень милый, но уж слишком уверенный во всем том, что несомненно.
— Нет, зачем! — отвечал Триродов. — Борис Годунов был же христианином. Да и не в этом дело. Все равно, мы и католики Западной Европы смотрели друг на друга, как на еретиков. А тогда наша империя была бы всемирною. И если бы даже нас причисляли к желтой расе, то все же эта желтая раса считалась бы благороднейшею, и желтый цвет кожи казался бы весьма элегантным.
— Вы развиваете какой-то странный… монгольский парадокс, — презрительно сказал Петр.
Триродов говорил:
— Все равно же, на нас и теперь смотрят в Европе почти как на монголов, как на расу, очень смешанную с монгольскими элементами. Говорят: поскоблите русского — откроете татарина.
Завязался спор, который продолжался и когда вышли из-за стола.
