Том 5. Литургия мне

Мария. Зачем же ты с ним? Зачем?

Лидия. Я холодная и печальная. Смотрю на жизнь и не люблю ее. И людей не люблю. На что мне люди? Они надо мною смеются… Только люблю мой танец, дикий и странный для людей, люблю мои руки, и ноги, и все мое тело. Когда выхожу из танца, словно перестаю жить, и мне холодно и печально. И я хочу прижаться к чьему-нибудь сердцу, которое молодо бьется и любит, и погреться теплом, хотя бы и чужим. Хочу, чтобы меня немножко пожалели, шутя приласкали бы и отпустили бы. Вот, он пришел к тебе, я слышу его голос и ухожу. (Целует Марию и уходит.)

Входит Курганов.

Курганов. Мария, ты плачешь? Что же, Биркин отказал?

Мария. Да.

Курганов. Мария, в эти тяжелые дни мы должны быть вместе.

Мария. Вместе ныть и жаловаться на судьбу? Благодарю! Не хочу я этого! Нет, я совсем ухожу из театра. Если я ему не нужна — не надо. Вот он, мой контракт, на полу, разорван. Зинка подберет его и выбросит.

Курганов. Я помогу тебе. Будем вместе, Мария.

Мария. Ты великодушен. Слишком великодушен. Для меня оставил Лидию.

Курганов. Мария, ты знаешь, это было мимолетное увлечение.

Мария. Пусть так. Но мне больно было его пережить. И оно не последнее.

Курганов. Мария, не все ли равно? Кого бы я ни любил, тебе я не изменю, к тебе вернусь. Пойми, что роковою, единственною любовью я люблю только тебя.

Мария. Я устала верить и ждать. Не знаю, можешь ли ты любить. Не знаю, можно ли меня любить. Я слишком увлечена искусством, и все мои чары расточены для всех, и для моей личной жизни не осталось ничего. Меня любит только тот, кто сам хочет меня любить, а я бессильна победить разлучницу и в сердце милого сжечь все иные образы. Так, должно быть, и следует мне. Но не хочу, не хочу половинного счастья, не хочу делиться ни с кем. Уйди. Я повторяю тебе твои же слова: кого бы я ни любила, я приду к тебе, когда ты позовешь меня с великою силою и с великою властью. А теперь нет в тебе этой силы, нет власти, и я тебе не могу верить.

Курганов. Жестокая! Хорошо, я уйду, но знай, что мой день настанет! Я позову тебя, я уведу тебя, и ты пойдешь за мною, где бы ты ни была! (Уходит.)

Мария. Милый, милый! Люблю тебя, люблю и прогоняю. Люблю, и верю, и не верю. Чудо, чудо, на каком же пути я тебя встречу? Какая жестокая судьба моя!

Зинка (входя, шепчет таинственно). Привела.

Мария. Кого?

Зинка. Застала дома. Как только услышали, что вы их ждете, так очень даже обрадовались. Сейчас меня с собою в экипаж посадили, прямо в цветочный магазин. Цветы — одно очарование, поставлены в гостиной. И в таком забвении чувств всю дорогу были, что даже ни разу не ущипнули.

Мария. Не болтай. Проси его сюда.

Зинка уходит. Мария ждет, волнуясь.

Красновский (входя). Милая, вспомнила меня!

Мария. Я получила ваше письмо. Я согласна быть вашею женою. Театр я оставлю.

Красновский. И отлично делаешь, милая Маша. После таких провалов…

Мария. Ни слова об этом! Скажу вам откровенно — я все еще вас не люблю.

Красновский. Полюбишь, дорогая.

Мария. Не знаю.

Красновский хочет ее обнять. Мария падает в кресло и громко рыдает.

Действие третье

Прошло еще три года.

Гостиная в богатой квартире Красновского.

Мария и Красновский.

Красновский. Опять ты хандришь, Маша.

Мария. Неужели ты сам доволен нашей жизнью?

Красновский. Я-то доволен. И не понимаю причин твоей хандры.

Мария. Скучно у нас очень, серо.

Красновский. Слава тебе, Господи! Скучно! Серо! Да у нас сколько людей бывает!

Мария. Какие же это люди, наши знакомые! Как они мне чужды — равнодушные, ничем не горящие, ничего не созидающие обыватели!

Красновский. Люди как люди! У нас бывает два бала в сезон, маскарад, обеды, мы сами постоянно куда-нибудь званы, — и это серо!

Мария. Да, жизнь наша тусклая, без просвета, без борьбы, без всяких устремлений. И я в ней, как камбала в аквариуме. Мечусь среди таких же глупых пленниц, и нет мне ни света, ни радости.

Красновский. Кроме того, мы занимаемся благотворительностью и, надеюсь, с толком. Или тебе и это надоело?

Мария. Ну да, надоело. Все это мне смертельно надоело. Поменяться бы с кем- нибудь своею долею. Хоть хуже, да по-иному!

Красновский. Не понимаю, чего тебе недостает. Слава Богу, дом — полная чаша.

Мария. Молчи, молчи! Не смей мне говорить этих мещанских благополучных слов! У меня от этих слов изжога делается.

Красновский. Туалеты у тебя всегда дорогие и самые модные. Вот и это домашнее платье стоит триста рублей.

Мария с апатичным видом нагибается и рвет свое платье.

Красновский. Я не понимаю, Маша, право, не понимаю. Ты нервничаешь. Занялась бы хозяйством.

Мария. Благонравные домашние заботы! Кому они нужны!

Красновский. Или хоть устроила бы какой-нибудь благотворительный вечер, маскарад, что ли. Ты — такая мастерица на всякие выдумки.

Мария. Ты ничего не понимаешь! Пойми, мне противны эти стены, эти картины, все, все.

Красновский. Картины! Не понимаю! Картины этого художника я видел в самых лучших домах. Его картины есть во всех хороших музеях. Он в один год на двести тысяч продал.

Мария. Он мне противен, гладкий, сладкий. Он мне ничего не говорит, ничего не дает. Для искусства он не откажется от жизни и от ее благ, благополучный, благопристойный, чистенький господин в ловко сшитом фраке. Он не любит искусства, он любит только крупные заказы. О мои милые, бедные товарищи, как могла я вас оставить! Уйти от вас!

Красновский (досадливо). Ну уж как ты хочешь, Матиса или Сарьяна я не повешу в своей квартире. Я не хочу, чтобы все мои знакомые смеялись надо мною. Наконец, я принципиально не могу этого допустить.

Мария (смеется и комкает платок). Пожалуйста, вешай кого хочешь, покупай что тебе нравится. Не обращай никакого внимания на мои вкусы, на мои желания. Говори своим друзьям, что я — гадкая, что я капризничаю, ссорюсь с тобою из-за картин.