шестидневной войне, с возмущением говорил:
— Читаю о гитлеровских лагерях смерти, где истребляли евреев, и с ужасом убеждаюсь, что для живущих у нас арабов мы ненамного человечнее гитлеровцев. Разве поголовный расстрел стариков в арабской деревне Яллу чем-нибудь отличается от того, что творили гитлеровцы в еврейских кварталах Каунаса или Минска? Мой сын видел, как расправлялись наши солдаты с пленными арабами. Не пожелаю своему заклятому врагу, чтобы такое ему приснилось!
Но подобные слова в Израиле произносят шепотом, с оглядкой по сторонам.
Те из иммигрантов, кто готов любой ценой сделать в Израиле карьеру, сообразили, что антиарабизм — верная 'козырная карта' на скользком пути к преуспеянию.
Правда, не сразу, но сообразил это и 'писатель' Григорий Свирский.
Приехав в Израиль с самыми радужными и далеко идущими 'творческими планами', сей неудавшийся литератор с ходу предложил издательствам чуть ли не полное собрание своих не принятых советскими издательствами сочинений. К огорчению Свирского, израильские издательства тоже сочли его 'прозу' малохудожественной и недостойной типографского станка. Весьма ограниченный спрос и скудный гонорар встретили и новые, его произведения: скетчи, монологи и радиокомпозиции, где автор обрушивает свой гнев на советских евреев, не помышляющих об отъезде в Израиль. Дело в том, что еще до приезда Свирского страна была наводнена подобной литературой.
Неудачи оказались даже на внешнем облике Свирского. Познакомившийся с ним врач из Минска Иосиф Григорьевич Бурштейн рассказывает:
— Я увидел небритого, раздражительного человека. Одежда, в которой он приехал из Москвы, износилась, обтрепалась. Да и сам он производил впечатление какого-то потрепанного, обветшавшего. В кругах бывших советских граждан знали, что Свирский получил субсидию для работы над циклом рассказов о 'мучениях' жителей Биробиджана. Каждая глава была оснащена эпиграфом из писаний клеветника Солженицына. Но рассказы, по мнению заказчиков, не удались, а субсидию Свирский к моменту нашей встречи уже успел проесть. Однако через несколько недель Свирского нельзя было узнать: он подтянулся, оживился. И, главное, уже не норовил выпить чашечку кофе за чужой счет и не стрелял сигареточки. Общие знакомые открыли мне причину такого сказочного превращения: Свирский целиком посвятил свое творчество глумлению над арабами. Даже сумел придумать 'исторические' корни вековечной вражды арабских и славянских народов. И, конечно, сразу же стал желанным и признанным автором!
Признанным, кстати, не только Израилем, но и антисоветчиками из других капиталистических стран. С первого дня новой войны на Ближнем Востоке радиостанция 'Свобода' доверила Свирскому ответственные обязанности ее специального корреспондента в Иерусалиме. Поистине, всяк злак находит свое место, а бурьян — свой овраг. Опасаясь, видимо, потерять золотоносную жилу, Свирский своими небылицами о 'зверствах' египетских и сирийских войск оставил далеко позади всех шовинистских израильских писак. Словом, военный пожар способствовал его обогащению.
И все же антиарабские писания Свирского, хотя их печатали и передавали по радио даже на русском языке, мало влияли на советских олим.
Об этом красноречиво говорит признание Семена Хуновича Полонского:
— Как ни трудно живется в Вене, но какое счастье, что я не должен больше лицемерно внушать своему мальчику: сынок, ради своего отца постарайся, чтобы все думали, что ты в самом деле считаешь арабов не людьми, а зверями. А в Израиле я не мог смотреть своему сыну в глаза, но вынужден был так учить его… Вам это покажется невероятным, но ведь по одному неосторожному слову мальчика мне могли пришить обвинение в симпатии к арабам. А для израильского жителя это — самое тяжелое обвинение!
От престарелого Арона Абрамовича Куролапника я услышал:
— Я-то хорошо знаю, как гитлеровцы внушали немцам: если ты настоящий ариец, ты обязан ненавидеть евреев. Мог ли я, потерявший в гитлеровских гетто, немало родных, представить себе, что услышу из уст евреев такие же расистские наставления в отношении арабов! Меня и сейчас бросает в дрожь, когда я вспоминаю плакаты и песенки, газетные статьи и речи на митингах. Все сводилось к бесчеловечному приказу: 'Ты обязан ненавидеть арабов!'
ДЛИННЫЕ РУКИ 'СОХНУТА'
Даже на земле западноевропейских стран многие беженцы из Израиля все равно смертельно боятся, как они выражаются, длинных рук 'Сохнута'. Мне довелось читать в шведских и австрийских газетах, как терроризируют сохнутовцы в Риме бежавших из Израиля бывших граждан социалистических стран. Особенно беспощадно расправляются агенты 'Сохнута' со многими из тех, чьи имена упоминает иностранная пресса, рассказывая о тяжкой и беспросветной жизни олим на 'земле предков'.
Передо мной подавленный человек. Даже в комнате он пугливо озирается по сторонам, то и дело вздрагивает. Когда же направляется к двери, то заметно волочит левую ногу.
Его зверски избили венские сохнутовцы. Он, видите ли, посмел рассказать корреспонденту шведской газеты 'Квелльспостен', как сестра из Хайфы прислала ему в Советский Союз письмо, превозносившее в самых восторженных тонах тамошнюю жизнь. Когда же он прибыла Израиль, сестра поразилась: такого письма она брату не посылала. Даже официальный вызов от ее имени, мотивированный стремлением к 'объединению' семьи, тоже оказался сфабрикованным.
Отдадим должное шведскому журналисту: он предусмотрительно обозначил фамилию обманутого иммигранта и город, где живет его сестра, только начальными буквами. Однако венские сохнутовцы сумели обнаружить 'клеветника' и расправились с ним. Особенно возмутило громил, как посмел он сказать шведскому журналисту, что даже религиозно настроенные люди не могут привыкнуть к израильским порядкам.
— Теперь ты на своей шкуре почувствуешь израильские порядки, цинично сказал сионистский агент, бросив свою окровавленную жертву на улице. — И поймешь, что от нас нигде не скроешься.
Не раз пытались сохнутовцы расправиться и с бывшим тбилисским шофером Маместваловым. Он-то совершил уж особенно тяжкое, по их понятиям, преступление: передал шведским журналистам любительский фотоснимок прощального семейного ужина перед отъездом семьи Маместваловых в Израиль. 'На фото видно, — отметила шведская газета, как столы ломятся от блюд и вин'. Угроза расправы продолжает висеть над Маместваловым.
Неудивительно, что некоторые беженцы, с которыми беседуют корреспонденты венских газет, тоже просят не называть их подлинных имен — не ровен час, отомстят сохнутовцы.
Сохнутовцы не только избивают 'изменников'. Есть и другие методы мести. Газета 'Фольксштимме' сообщила читателям, что беженец, чья фотография в газете иллюстрировала его рассказ о причинах бегства из Израиля, на следующий же день потерял в Вене работу. И безвозвратно. А работа-то была из черных чернейшая да еще оплачивалась по пониженной ставке. Но раз сохнутовцы включили еврея в свой черный список, ни одна венская фирма, к которой причастны сионисты, на работу его не возьмет.
Вот почему 'Фольксштимме' часто вынуждена не называть настоящих имен беженцев. Именно так поступила газета, рассказав о письме, привезенном делегатом от трехсот двух семей грузинских евреев. Эти люди мечтают вырваться из израильского, как они пишут, концлагеря. Что ни семья, то четверо-пятеро детей. Следовательно, речь идет о несчастной доле по крайней мере двух тысяч человек. Главы всех семей поименно названы в этом письме, фотокопия с которого хранится в редакции 'Фольксштимме'. Каждый собственноручно подписал письмо.
Надо отметить, что оно было привезено в Вену еще до того, как в израильском городе Ашдоде выросли баррикады, воздвигнутые забастовавшими евреями из Грузии!
Баррикады! Это был массовый, внушительный протест обманутых людей, во весь голос заявивших об издевательствах над ними. Как известно, незначительные уступки, на которые вынуждены были пойти израильские власти, не удовлетворили забастовщиков. И нетрудно себе представить, что после ашдодских событий число подписей под письмом значительно бы возросло.
Особенно горько и взволнованно повествуется в этом письме о безвыходном положении молодежи. Юноши и девушки, воспитанные в Советской Грузии, никак не могут свыкнуться с чудовищным для них
