какому праву вы клеветнически обвиняете евреев Советского Союза и советский режим, который спас миллионы евреев во всем мире, включая еврейское население Палестины, от опасности захвата и истребления нацистами? Советские евреи справедливо отвергают грубое подстрекательство, направленное против их Советской Родины, которая спасла их от белогвардейских погромов после Октябрьской революции и от полного истребления нацистами во время второй мировой войны, против Родины, которая предоставила им, как и всем советским гражданам, жизнь в условиях свободы и равенства и которая стала первым государством в мире, поставившим антисемитизм вне закона.
Подавляющее большинство еврейского рабочего класса никогда не были сионистами. Они принимали и принимают участие в революционных и прогрессивных движениях и считают социалистическое освобождение всего мира залогом освобождения евреев от антисемитизма и от опасности истребления.
И если то, чего вы добиваетесь, заключается в 'освобождении' евреев Советского Союза от социализма, то вы бессильны что-либо сделать, не смогут этого сделать и те за океаном, на кого вы надеетесь'.
Это строки из речи, которую товарищ Вильнер должен был произнести в израильском парламенте — кнессете. Однако сионисты заставили кнессет принять антисоветское, полное лживых вымыслов заявление без всяких дебатов. Коммунистический депутат Меир Вильнер слова не получил. Но Коммунистическая партия опубликовала его непроизнесенную речь под точным и недвусмысленным заголовком 'Антисоветское подстрекательство правительства — несчастье для нашего народа'.
Большое несчастье для народа Израиля. И для евреев в других странах!
ДИАЛОГИ, ДИАЛОГИ…
— Что слышно?
— А что может быть слышно?
— Как дела?
— Какие могут быть дела?
— Я хочу сказать, что мы тут делаем?
— Что же тут делать?
— Вероятно, ищем чего-нибудь тут?
— Чего же искать тут?
— Занятие или службу?
— Какую службу?
— По рекомендации, по протекции. Мало ли как!
— К кому протекция?
— К кому? Хотя бы к раввину.
— Почему именно к раввину?
— Ну, тогда к раввинше.
— Почему же все-таки к раввину?
— Откуда я знаю?
С этим загадочным диалогом я ознакомил нашего журналиста, работавшего несколько лет в Италии. Однако возникший между нами диалог оказался поначалу не менее загадочным.
Журналист понимающе улыбнулся:
— Все точно. Только зачем упоминать раввина? Оба прекрасно знают, что в раввинат обращаться там бесполезно: прогонят.
— Где там?
— Там, где вы без прикрас записали этот диалог, в котором оба собеседника на вопрос отвечают вопросом.
— Я не записал. Я переписал.
— У кого? Кому удалось так метко воспроизвести диалог между двумя 'йордим' — беглецами из Израиля?
— Вы уверены, что собеседники бежали из Израиля?
— Так же точно, как в том, что диалог происходил в Остии под Римом.
— Вы уверены, что речь идет об Остии?
— Так же, как и вы.
— Я не уверен, ибо выписал эти строки из шолом-алейхемского жизнеописания 'С ярмарки'.
— Вы меня не разыгрываете?
— Должен, правда, признаться: я вычеркнул упоминание о дореволюционном Киеве.
— Что ж, я лишний раз убедился, насколько современен талант Шолом-Алейхема. Ведь именно так, как он написал, принято беседовать в среде скопившихся в Остии 'йордим'. Они, вернее, не беседуют, а прощупывают один другого, выпытывают, выуживают друг из дружки. И опасаются: как бы не проговориться, не открыть конкуренту свои карты. А картишки-то убогие! Один скрывает, что заполнил анкеты на выезд в Мексику, хотя в мексиканском консульстве его приняли совсем не радушно. Другой старается выведать, не пронюхали ли уже конкуренты, что в канадском консульстве безапелляционно 'забраковали' его жену по состоянию здоровья. Так уж заведено среди 'йордим'. Если бывший кишиневец топчется в агентстве американского 'Хиаса' или 'Джойнта', где ему вроде бы обещали посодействовать с переездом в Соединенные Штаты, то своему бывшему земляку он сочинит байку, как кто-то из римских богатых евреев почти обещал ему в своем магазине работу, правда, по пониженной ставке. Каждый старается побольше выведать, чем поведать…
Да, это так. Я несколько раз бывал на печально знаменитой вечерней 'бирже' несостоявшихся израильтян — у бездействующего фонтана близ почты в бедняцком квартале Остии. Видел, как, получив письмо до востребования, взъерошенный человек, сравнительно недавно работавший в одном из харьковских научно-исследовательских институтов, а ныне торгующий на барахолке Порто-Поргезе янтарными украшениями жены, отбежал в сторону, чтобы никто не сумел, не дай бог, подсмотреть — из какой страны послано письмо. Если оно пришло, допустим, из Австрии, то прибитый, робко озирающийся по сторонам получатель непременно скажет другим, что ему написали из Франции. И если в письме настойчиво советуют 'бывшему' попытаться проникнуть в Западный Берлин, то 'конкурентам' (иногда даже родственникам!) он обязательно скажет, что речь идет об Аргентине или Бразилии, А уж если разведает, что в новозеландском или австралийском консульстве вроде бы обнадеживающе встречают израильских беженцев, то поспешит горячо посоветовать окружающим навсегда забыть, как о дурном сне, о Новой Зеландии или Австралии.
Приютившиеся в Остии 'бывшие' не живут, а, выражаясь по шолом-алейхемски, крутятся. Недаром сами они с горькой иронией называют свою жизнь 'местечковой'. Местечко в предместье 'вечного города'? Это кажется невероятным. Но я, родившийся в 'черте оседлости' бывшей Российской империи, обязан засвидетельствовать: определение это очень меткое.
Кстати, и жизнь в Брайтоне-Бич, одном из наиболее жалких, грязных и густонаселенных районов Нью-Йорка, где преимущественно вынуждены селиться 'белые негры' — беженцы из Израиля, тоже именуют местечковой. Причем впервые я вычитал это в антисоветском журнале израильских, американских и французских сионистов, крикливо названном 'Время и мы'. Некий Дов Шторх, стараясь и невинность сионистскую соблюсти и капитал американский приобрести, вынужден признать: 'Здесь иммигранты наживаются друг на друге, ссорятся друг с другом, дерутся, и тут действительно течет повседневная жизнь маленького еврейского местечка… Часто, когда на улице встречаются два иммигранта, разыгрывается форменная комедия. Ни один, ни другой не говорят правды, и оба рассказывают о себе басни, хотя оба знают от общих знакомых, чем занимаются и один, и другой'.
А занимаются они безрезультатными поисками средств к пропитанию. И только циничный сионистский борзописец способен усмотреть в этом 'форменную комедию'. Нет, это горькая трагедия для людей без родины, без работы, без крова, без дружбы, без общения, без надежды.
Вот почему столь беспросветно тяжелое положение и скопившихся в Остии недолговременных
