годится, то… фюйть! Буду высылать Вам куплетцы, Вы выбирайте и, ради бога, не церемоньтесь. Данною Вам от бога властью херьте всё неудобное и подозреваемое в негодности. Я щепетилен, но не для «Осколок». Предложи мне эту работу другая редакция, я отказался бы или обошелся бы без этого заявления, но у Вас я слушаюсь и говорю правду. Если Вы даже вовсе похерите мои заметки и скажете мне «пас!», то и это я приму с легкою душою. Мне дороги не мои интересы, а интересы «Осколок». К «Стрекозам» и «Будильникам» я отношусь индифферентно, но печалюсь, если вижу в «Осколках» что-либо невытанцевавшееся, мое или чужое, — признак, что мне близко к сердцу Ваше дело, которое, как мне известно это по слухам и поступкам, Вы ведете с энергией и с верой.
Ранее моск<овские> заметки велись неказисто. Они выделялись из общего тона своим чисто московским тоном: сухость, мелочность и небрежность. Если бы их не было, то читатель потерял бы весьма мало. По моему мнению, в Москве
Книги получил*, читаю и благодарю. Вы сдержали Ваше обещание, но это не послужило мне добрым примером: я не сдержал обещание и не выслал рассказов. На этот раз прошу простить.
Был расстроен, а вместе со мной расстроилась и моя шарманка. Теперь пришел в себя и сажусь за работу. «Петров день»* (рассказ) вышел слишком длинен*. Я его переписал начисто и запер до будущего года, а теперь никуда не пошлю*. Сейчас сажусь писать для Вас*. Суббота у меня Ваш день. Завтра, вероятно, вышлю*, но… не верьте, впрочем… Я мало-помалу становлюсь Подхалимовым* и обманул Вас уж не раз…
А за сим позвольте оставаться Вашим покорнейшим слугою
Лейкину Н. А., 27 июня 1883*
46. Н. А. ЛЕЙКИНУ
27 июня 1883 г. Воскресенск.
Многоуважаемый Николай Александрович!
Простите*, ради бога, что заставил Вас писать 2 письма* об одном и том же и оставлял Вас долго в незнании относительно моск<овских> замет<ок>. Надеюсь, что Вы уже получили посланные мною два письма* и прочли мой ответ. Я отвечал Вам, что готов взять на себя ведение моск<овских> зам<еток>, но без ручательства, что буду веселее моих предшественников, ушедших в актеры и мельники. Я послал Вам на пробу заметки, но не знаю, угодил ли я Вам? Фельетонное дело не моя специальность, и я не удивлюсь, если Вы похерите всё посланное. А если не годится, херьте, елико возможно, — об этом молю. Всё то, что испорчено цензором, всё невытанцевавшееся, всё плохенькое, неспелое оставляйте без последствий — об этом паки молю. Мой товар — читателя деньги… Ваша же вина будет, если товар не понравится, с Вас спросится: Вы эксперт. К будущей неделе пришлю еще заметок. Если не сгодится, то пишите Пазухину. Мне думается, что и Пазухин не угодит Вам*. Лично я его не знаю, но знаком отчасти с его литературой. Он питомец «Моск<овского> листка», вечно сражающегося с грязными салфетками и портерными. И потом… Не могу я сопоставить «Осколки» с сотрудничеством человека, пишущего патриотические рассказы в табельные дни. Что может быть у них общего? Впрочем, на безрыбье и Фома человек… Пробуйте Пазухина. Если и он не сгодится, то… если только позволено будет посоветовать… отдайте злополучные заметки петербуржцу. За 700 верст живет от места происшествия, но не напишет хуже… Пробирает же у Вас провинцию Проезжий*, нигде не проезжая! А если это найдете неудобным, то… почему бы и вовсе не упразднить этих заметок? Если нет хороших, то не нужно никаких… Если отдадите петербуржцу, то ни я и, надеюсь, ни Лиодор Иванович не откажемся присылать сырой материал, ежели таковой будет.
К «Стрекозе» не ревнуйте. Рассказ, напечатанный там*, длинен для «Осколок» (ровно 150 строк). Какие беспорядки в этом «русском J<ournal> Amusant»!* В одном рассказе столько опечаток, что читающему просто жутко делается! Вместо «барон» — «бабон», вместо «мыльная вода» — «пыльная вода» и проч. В 1880 г. было то же самое. Не могут корректора порядочного нанять… Писать туда больше не стану.
Гонорар высылайте в Воскресенск (Моск<овской> губ.). Я теперь в Воскресенске и в Москве, но чаще в первом. Я не хворал, но стих на меня такой нашел: не делается, не пишется… Стих этот обыкновенно не долго длится. Ковыляю, ковыляю, да вдруг и сяду за дело… Если еще не поздно, то упраздните те мои две безделушки*, о которых Вы пишете.
К письму прилагаю экспромтец*. Это апропо̀, чтоб в письме ровно на 7 коп. было (по весу).
«До 29-го июня»* написал, но никуда не послал*. Для Вас длинно. Если хотите, то вышлю. Вчера мировой судья* мне сказывал, что стрелять возбраняется в «этих краях» не до 29-го июня, как было ранее, а до 15-го июля. Строк в рассказе много. Мерять не умею, а думаю, что 200–250 будет minimum. Заглавие не важно. Изменить можно… Сокращать жалко.
Получил приглашение от «Новостей дня»*…Что за штука, не ведаю, но штука новая. Кажется, подцензурная штука. Придется смешить одних только наборщиков да цензора, а от читателей прятаться за красный крест… Во главе сего издания Кичеев, бывший редактор «Будильника».
В заключение вопрос: не находите ли Вы, что я надоедаю Вам продлинновенностью своих писем? А за сим, пожелав Вам и «Осколкам» всех благ, остаюсь всегда готовым к услугам
P. S. Черкните 2 слова* мне в Воскресенск о судьбе и качествах моих заметок*. Прошу для руководства.
Лейкину Н. А., между 31 июля и 3 августа 1883*
47. Н. А. ЛЕЙКИНУ
Между 31 июля и 3 августа 1883 г. Москва.
Многоуважаемый Николай Александрович!
Просматривал сейчас последний номер «Осколок» и к великому ужасу (можете себе представить этот ужас!) увидел там перепутанные объявления*. Такие же объявления я неделю тому назад изготовил для «Осколок» — и в этом весь скандал. Пропали, значит, мои объявления! Вещичка ерундистая и не стоит возиться с ней в двух номерах… Во всяком случае посылаю. Если годятся, то спрячьте и пустите месяцев через 5–6*.
Живу теперь в Москве, куда и благоволите адресоваться в случае надобности. Извините за лентяйство! Лето — ничего не поделаешь… Одни только поэты могут соединять свое бумагомарательство с
