Лейкину Н. А., 20 сентября 1886*
191. Н. А. ЛЕЙКИНУ
20 сентября 1886 г. Москва.
Добрейший Николай Александрович!
Пишу Вам не тотчас по приезде, как обещал в последнем письме, а неделю спустя. Переездная сутолока, возня с убранством комнат, угар новой квартиры и сплошное безденежье совсем сбили меня с панталыку. А тут еще, словно на закуску, третьего дня хватила меня холерина, от к<ото>рой я еще и доселе не приду в себя. Теперь о деле… Сегодня получил из Вашей конторы 20 экз<емпляров> моей книги*. Merci за хлопоты. Нового решительно ничего. Пальмина не видел. Агафопод в Москве, Николай не показывается… Живу в Кудрине на Садовой — место чистое, тихое и отовсюду близкое, не то что Якиманка. Как Вы поживаете, и нет ли чего нового в области «Осколков»? Всё ли благополучно, и ясно ли небо на юмористическом горизонте? A propos, московские юмористы благоденствуют… «Будильник» на прежней точке замерзания, «Развлечение»* погибло (хотя и избавилось от Кичеева*), но зато «Сверчок» растет не по дням, а по часам. Братья Вернеры то и дело катают в Париж и обратно. Купили себе типографию, завели газовый двигатель, трафарет, пригласили парижского Люка и проч., проч. Живут шикарями. Их «Вокруг света» имеет более 20 тысяч подписчиков, а «Сверчок» хватил за 5 тыс<яч>. Каковы ребята? Вот Вам и жилетки с лошадями*. Энергичны до чёртиков и, можно ручаться, не слетят с занятой ими теперь позиции*.
У меня полное отсутствие денег. Верите ли, заложил часы и золотую монету*. Ужасно глупое положение! Неделю тому назад писал Буйлову*, чтобы он выслал мне гонорар, но ответа доселе не получаю*. Нравится мне «Новое время»: оно высылает тотчас же по востребовании, а Буйлов нестерпимо долго почесывается. Неужели все так вяло получают у него деньги?*
Вы живете еще на даче… Не завидую Вам, хотя и в городском моем житье нет ничего веселого. Сижу дома и изредка хожу смотреть Давыдова, к<ото>рый играет теперь у Корша. Эка, Питер прозевал какого актера!*
Бегу в нужник, ибо приспичило… Меня всё еще несет после холерины…
Сидя в нужнике, почему-то вспомнил про Пастухова. Он по-прежнему в силе и славе. Сонмы Герсонов и Пазухиных витают около него и поют ему: «Радуйся!..». «Новости дня» страдают аглицкой болезнью*. Питание отвратительное. «Русские ведомости» сохнут и сохнут от большого ума, «Курьер» опустился окончательно…
Пишите мне про Тосну, про Ваших псов, про почту, где Апель подрался с кошкой… Всё ли около Вашего дома торчит завод с покоптевшей трубой, и всё ли Тосна запружена баржами? Одно у Вас несносно — это многолюдство…
Кланяюсь Прасковье Никифоровне и Феде. От Вас жду письма. В последнем своем письме я сообщил Вам свой новый адрес. На случай потери сообщаю еще раз:
Садовая-Кудрино, д. Корнеева.
Воображаю, как холодно и сыро ездить теперь на пароходе! Хорошо еще, что водка не дорога… На «Георгии» очень вкусна и дешева солонина.
Кланяйтесь всем редакционным и конторским. За сим жму руку и пребываю
Киселевой М. В., 21 сентября 1886*
192. М. В. КИСЕЛЕВОЙ
21 сентября 1886 г. Москва.
Чтобы иметь право сидеть у себя в комнате, а не с гостями, спешу усесться за писанье. На очереди — письмо к Вам, многоуважаемая и добрая Мария Владимировна. Представьте: Яшенька и Яденька пришли!* Если найдете в этом письме каракули, то знайте, что Яшенька помешала, чтоб ей Мерлитон приснился!
Прежде всего большое Вам спасибо за выписки из «Русской мысли»*. Я читал и думал: «Благодарю тебя, боже, что на Руси еще не перевелись великие писатели!» Да, не оскудевает наша родина… Из письма Вашего к сестре* я усматриваю, что и Вы начинаете конкурировать по части известности*…(Я говорю про Питер и образцы* рассказов по мифологии.) Что ж, помогай бог! Литература — не ерши, а потому я не завидую…
Впрочем, не велика сладость быть великим писателем. Во-первых, жизнь хмурая… Работы от утра до ночи, а толку мало… Денег — кот наплакал… Не знаю, как у Зола и Щедрина, но у меня угарно и холодно… Папиросы по-прежнему мне подают только в табельные дни*. Папиросы невозможные! Нечто тугое, сырое, колбасообразное. Прежде чем закурить, я зажигаю лампу, сушу над ней папиросу и потом уж курю, причем лампа дымит и коптит, папироса трещит и темнеет, я обжигаю пальцы… просто хоть застрелиться в пору!
Денег, повторяю, меньше, чем стихотворного таланта. Получки начнутся только с 1-го окт<ября>, а пока хожу на паперть и прошу взаймы… Работаю, выражаясь языком Сергея, ужжасно, тшшесное слово, много! Пишу пьесу для Корша* (гм!), повесть для «Русской мысли»*, рассказы для «Нов<ого> вр<емени>», «Петерб<ургской> газ<еты>», «Осколков», «Будильника» и прочих органов. Пишу много и долго, но мечусь, как угорелый: начинаю одно, не кончив другое… Докторскую вывеску не велю вывешивать* до сих пор, а все-таки лечить приходится! Бррр… Боюсь тифа!*
Понемножку болею и мало-помалу обращаюсь в стрекозиные мощи. Если я умру раньше Вас, то шкаф* благоволите выдать моим прямым наследникам*, которые на его полки положат свои зубы.
Хожу я именинником, но, судя по критическим взглядам, к<ото>рые пускает на меня конторщица «Будильника», одет я не по последней моде и не с иголочки. Езжу не на извозчике, а на конке.
Впрочем, писательство имеет и свои хорошие стороны. Во-первых, по последним известиям, книга моя идет недурно; во-вторых, в октябре у меня будут деньги; в-третьих, я уже понемножку начинаю пожинать лавры: на меня в буфетах тычут пальцами, за мной чуточку ухаживают и угощают бутербродами. Корш поймал меня в своем театре и первым делом вручил мне сезонный билет*…Портной Белоусов купил мою книгу, читает ее дома вслух и пророчит мне блестящую будущность. Коллеги доктора при встречах вздыхают, заводят речь о литературе и уверяют, что им опостылела медицина. И т. д.
На Ваш вопрос, заданный сестре: женился ли я? отвечаю: нет, чем и горжусь. Я выше женитьбы! Вдова Хлудова (плюющая на пальцы) приехала в Москву. Спасите меня, о неба серафимы!
Теперь о наших общих знакомых… Мать и батька живы и здравы. Александр живет в Москве. Кокоша
