— Никак, поссорились? — с улыбкой спросил Кайманов. — Скоро ли приедет?
— Откуда я знаю? Говорил, будет на текинском базаре табаком торговать. Продаст табак, приедет...
— Когда вернется, скажи — звал я его, дело у нас к нему, пусть зайдет.
— Болды, Ёшка, скажу...
Кайманов весь разговор перевел Ястребилову, тот снисходительно выслушал, рассматривая подарок.
— А мне-то за что? — спросил капитан.
— За уважение к старой женщине, — пояснил Кайманов. — Она говорит: двое мужчин, да еще два таких больших начальника, сделали ей, курдской женщине, арык! За это, говорит, можно отдать все носки, какие только она связала в своей жизни.
— Ну зачем же так много, хватит и одной пары, — рассмеялся Ястребилов.
— Говорит, — продолжал переводить Кайманов, — теперь сам Алла Назар — башлык колхоза будет с нею за руку здороваться. Кстати, я с ним договорился, чтобы сегодня дал воду на ее мелек.
Сюргуль, смеясь и плача от счастья, проводила их до самой ограды. У ограды все трое остановились, прислушиваясь. Башлык Алла Назар не подвел, по водоводу к арыку шла вода.
Опустившись на колени, будто не веря глазам, старуха погрузила обе руки в мутный журчащий ручеек и так и осталась возле своего арыка, бормоча что-то себе под нос, счастливая и растерянная.
— Ну, теперь ей хватит переживаний до утра, — довольный собой и Каймановым, сказал Ястребилов.
Эта история немного развлекла Авенира Аркадьевича, но ненадолго: как ни оттягивай время, а надо садиться на всю ночь за топографические карты участка, а завтра с утра тащиться вместе с полковником на самые дальние заставы комендатуры.
Они вышли на каменистую улочку аула, из темноты донесся цокот копыт по камням, вслед за ним срывающийся мальчишеский голос:
— Яш-улы! Ёшка-ага! Бярикель. Яш-улы!
Кайманов и Ястребилов остановились.
— Это я, Рамазан! Погоди! Большую новость тебе скажу.
Ястребилов уже знал, что «яш-улы» — уважительное обращение, означающее в переводе «большие годы». Включив свой следовой фонарь, с которым не расставался в темное время суток, он направил луч света в темноту, и они увидели шатающегося от усталости ишака, а на нем седого от пыли, словно осыпанного мукой, тощего и поджарого туркменского парня.
Спешившись, он подошел к командирам, едва переставляя одеревеневшие ноги.
— Что случилось, Рамазан? Откуда ты? — с тревогой спросил Кайманов, обнимая юношу рукой за плечи, увлекая его за собой.
— Бандиты напали на нас с Ичаном, яш-улы, унесли четырех овечек.
Рамазан говорил по-русски, чтобы его понимал новый комендант.
Ястребилов догадался: из-за того, что кто-то украл колхозных овец, чолок не отправился бы в такой долгий путь к комендатуре. Кайманов, увлекая Рамазана во двор, взял понуро мотавшего головой ишака за недоуздок, повел за собой.
— Почему на заставу Дауган не пошел, лейтенанту Дзюбе не сказал? — спросил он Рамазана.
— Следят. За всеми, кто ходит на заставу, следят. Могут убить.
— Да кто следит-то?
— Люди Аббаса-Кули. Он сам к отаре приходил. Я узнал его след.
Вокруг было темно, и только у ворот комендатуры в дежурном помещении да перед канцелярией горели фонари «летучая мышь» (движок электростанции выключали рано). Рамазан даже здесь, среди пограничников, настороженно озирался.
— Дежурный! — приказал Кайманов. — Позаботьтесь об ишаке. А ты, Рамазан, прежде чем отдыхать, пойдешь с нами, расскажешь все подробно начальнику отряда!..
ГЛАВА 5. ДОРОГИ ВОЙНЫ
По неспешным зеленоватым волнам у самого форштевня сейнера движется тень крестовины антенны. Придерживаясь за леерное ограждение, Андрей смотрит на эту тень, с шорохом скользившую по бегущей навстречу воде, щурится от солнечных вспышек, играющих на поверхности волн, вдыхает запах выхлопных газов дизеля, навеваемых с кормы ветром.
Ветер не приносит прохлады. Жарко. Пустынно. Только за кормой крикливые чайки кружатся над косяком рыбешки, оглушенной винтами сейнера, одна за другой пикируют в волны, хлопая изогнутыми крыльями, взмывают вверх, да нет-нет и высунется поблизости от корабля круглая темная морда каспийского тюленя. И снова — лишь однообразное движение неторопливых волн оттуда, где темными черточками разбросаны по всему видимому пространству какие-то суда, да мерный стук двигателя, да резкие крики чаек, усиливающие ощущение необъятной шири, раскинувшейся до самого горизонта.
Запах газойля, смешанный с исконно морским запахом просмоленных канатов и сетей, йодистым запахом водорослей и всепроникающим запахом рыбы, — все это навевало неясные воспоминания о той поре, когда усы едва пробивались на верхней губе, а сердце рвалось в неведомые края. Но этот же запах — тяжкое дыхание танков и тягачей — преследовал Андрея на фронтовых дорогах, в лесах и полях, где шли бои, где с воем и рычанием ползло по дорогам дышащее огнем и газойлью многоликое чудовище, именуемое военной техникой.
На фронте, в чаду выхлопных газов, в смраде артподготовок, дыме пожарищ сшибались десятки и сотни танков, летели под откос тягачи и машины, составы вагонов. А здесь мирная рыбацкая флотилия развесила по всему горизонту дымную кисею газов, как будто не было ни войны, ни фронта, ни гибели десятков и сотен тысяч людей.
Когда приходит такая огромная беда, как война, жизнь смещается, переходит из-под кровель домов на бесконечные дороги, где по бесчисленным проселкам и тропам, лесам и болотам, столбовым трактам и шоссе, по морям и рекам все движутся и движутся десятки и сотни тысяч людей, отмеривающие — одни с запада на восток, а другие с востока на запад — десятки, сотни и тысячи километров.
Дороги, дороги, переполненные людьми, военные пути-дороги... На земле, на воде, в воздухе — везде фронтовые дороги. Несут они всего лишь в двух направлениях — на фронт и от фронта — целые эшелоны судеб и каждую отдельную судьбу...
Вера и Лена, жена и дочь, остались там, на этих истерзанных войной, опаленных смертью дорогах. Андрей не мог, не хотел верить в то, что сказал Богданов. Но он знал, что тот сказал правду: слишком долго Марийка и начальник госпиталя не давали ему поговорить. «В машину было прямое попадание бомбы...» Но почему сам он, кадровый военный, старший политрук, отстоявший заставу, сумевший сохранить сводный отряд, вывести его из окружения, выбить немцев с железнодорожной станции, спасти эшелон с советскими людьми, оказался за тысячи километров от фронта? Как он очутился здесь? Куда едет? Зачем? Он должен быть там, где сейчас все, кто способен держать оружие, мстит за своих близких, истребляет врага. Андрей не мог понять, почему он едет не на фронт, а от фронта? Кто именно так решил его судьбу? Врачи? Что значит «ограниченно годен»? Что значит фраза военкома: «Посылаем вас на ответственное направление, война идет не только на западе»? Андрей считал заверение военкома лишь попыткой утешить его, хотя он не нуждался в этом.
Мерно постукивает дизель. Блики солнца, прыгающие по волнам, слепят глаза. Морской ветерок навевает запах моря и сетей, запах выхлопных газов. На небе ни облачка. Солнце палит немилосердно.
Из рулевой рубки вышел высокий, жилистый парень в матросской тельняшке и мичманке с «крабом». Это — Боря. Несмотря на то что ему всего семнадцать Лет, он исполняет на сейнере обязанности боцмана. И здесь, на рыболовной флотилии, остались только старики, женщины да вот такая зеленая молодежь.
Разминая папироску, Боря едва сдерживался, чтобы выглядеть солидно и не улыбнуться просто так,
