отобрать его и швырнуть в корзину. В присутствии молчавших во время допроса полковника Артамонова и капитана Ястребилова Яков старался сдерживаться, опасаясь, что наговорит резкостей донимавшему его Овсянникову.
— Я вас спрашиваю, товарищ старший лейтенант, — подчеркнуто спокойно в третий или четвертый раз повторил Овсянников. — Ответьте мне, почему ваш коновод Оразгельдыев не явился на боевой расчет? Где он сейчас? Знаете ли вы, что, возможно, именно его видели с винтовкой, верхом на коне, по дороге в пески.
— Об этом, между прочим, я вам сам доложил, — сказал Кайманов. — Прошу отметить, что коноводом к себе я его взял всего несколько дней назад, чтоб научить службе. Практически вместе нам и побыть не пришлось.
Полковник Артамонов, нахмурившись, сидел рядом с Овсянниковым, капитан Ястребилов, строгий и подтянутый, с оскорбленным видом стоял у окна.
«Что они, в самом деле, трибунал мне устроили, что ли? — с досадой подумал Яков. — Ястребилов вон сразу отмежевался: Оразгельдыев, дескать, коновод Кайманова, пусть Кайманов и отвечает, но ведь Аким Спиридонович-то все понимает...»
— Я вас еще раз спрашиваю, — методично отстукивая карандашом по столу, вернул его к разговору Овсянников. — Ответьте мне, будьте добры, почему ваш коновод Оразгельдыев не явился на боевой расчет? Почему он... (Овсянников сделал паузу)... де-зер-ти-ро-вал?..
От этого слова полковник зябко повел плечами, капитан Ястребилов еще больше нахохлился.
Якова занимал вопрос, почему Овсянников не пригласил на разговор старшего политрука Самохина? Уж если сбежал новобранец, значит, и политчасть недосмотрела? Но, то ли об этом попросил полковник Артамонов, чтобы не отвлекали замполита от подготовки к походу, то ли Овсянников уже беседовал с Самохиным, старшего политрука в канцелярии комендатуры не было.
— Так что же вы молчите, Яков Григорьевич?
— Положите карандаш, — не повышая голоса, сказал Кайманов.
— Что? — Овсянников удивленно посмотрел на него, но отстукивать по столу перестал.
— И не задавайте глупых вопросов, — все так же спокойно сказал Яков.
— Ты давай по существу. Замечания делать сейчас не твоя очередь, — заметил полковник.
Якова взорвало.
— Товарищ полковник! — с сердцем воскликнул он. — Вот вы начальник отряда, сейчас самый старший на комендатуре. Я возьму и уйду в Иран. Овсянников у вас будет спрашивать: «Почему Кайманов ушел в Иран?» Да еще карандашиком будет постукивать. Что вы ему на это скажете?
— Ну, ладно, ладно, — постарался успокоить его Артамонов и обратился к Овсянникову: — Ты, старший лейтенант, отпусти его, готовим операцию, каждая минута дорога. А освободится, он тебе, что знает про этого, как его, Оразгельдыева, все расскажет.
— Я старшего лейтенанта не задерживаю. Мне только важно установить истину, — все так же, не теряя хладнокровия, ответил Овсянников.
— Ну вот, чуток попозже и установишь. Никуда не уйдет этот Оразгельдыев, если его чабаны в песках видели, в песках и возьмем.
— Разрешите идти, товарищ полковник? — спросил Кайманов и, не глядя на Овсянникова, вышел.
Уже прикрывая за собой дверь, услышал негромкий вопрос старшего лейтенанта:
— Товарищ полковник, а этот Кайманов, может быть, и правда того?.. А?.. В Иран не махнет?..
— Тьфу! — с сердцем сплюнул Яков, вышел во двор, где его дожидался Самохин.
— Ну как? — спросил он Якова.
— Так вот и перетак... — выругался Яков. — Ответь, говорит, мне, почему Оразгельдыев сначала не явился на боевой расчет, а потом в пески сбежал? У тебя тоже небось спрашивал?
Самохин кивнул:
— Было дело... Без свидетелей...
— Ладно, — словно стряхивая с себя раздражение, сказал Кайманов. — Поймаем Ораза, расскажем Овсянникову, почему он сбежал, а сейчас пошли дело кончать — времени в обрез.
Известие о побеге Оразгельдыева напомнило Якову то утро, когда границу нарушил Клычхан, сам вышел к наряду и попросил проводить его в комендатуру. О чем они говорили с Оразгельдыевым? Никто не может сказать. Белоусов был старшим наряда, но по-туркменски он не понимает. Он сказал, что Клычхан произнес всего несколько фраз, на которые новобранец коротко ответил. Но этого вполне достаточно, чтобы получить задание и согласиться выполнить его. Что испугало Оразгельдыева, когда он привел Клычхана на допрос? Почему именно в день приезда начальника войск сбежал Оразгельдыев? Куда он сбежал? К кому? Если к Аббасу-Кули, о чем он может рассказать? Что он знает? Конечно, достаточно и того, что сообщит о приезде генерала на Дауган, да еще со всем старшим начсоставом, представителями других родов войск.
Кайманов отдал приказ Дзюбе выделить наряд пограничников в погоню за дезертиром, звонил в аул Чули руководителю бригады содействия следопыту Амангельды, попросил его направить в пески к Ташаузской дороге под видом чабанов несколько дружинников. В этом был определенный риск и для пограничников и для людей Амангельды: бандиты не сидят на месте, рыщут по пустыне. У них тоже есть разведка. А что сделает с бандой пограничный наряд или несколько чабанов? Как бы ни маскировались переодетые пограничники, какими бы чабанами ни выглядели дружинники, догадаться, зачем они оказались в песках, нетрудно...
Самохин и Кайманов вышли за ворота комендатуры, где их ждали вызванные Каймановым какие-то люди, как понял Андрей, с Даугана.
Самохин не сразу узнал председателя поселкового Совета Балакеши и старика Али-ага. С ними закутанная в красные национальные одежды пожилая женщина. Зачем они понадобились Кайманову, почему он теряет время, когда дорог каждый час, каждая минута, было непонятно.
Тем не менее, выйдя за ворота комендатуры, Кайманов с такой радостью встретил земляков дауганцев, как будто от их приезда зависел успех операции.
Все трое приехали на машине. Но откуда взялся у старого костоправа ишак? Видимо, яш-улы собирался в дальнюю дорогу. Даже увидев выходивших из ворот Якова и Андрея, он продолжал поправлять хурджуны — туго набитые переметные сумы — и делал это с таким убитым видом, что Самохин с Каймановым невольно переглянулись.
— Ай, салям, яш-улы Али-ага, салям Балакеши, салям баджи! — приветствовал гостей Кайманов. — Что же вы здесь стоите, не зовете дежурного? Идемте в дом, чай будем пить, разговаривать, — Яков взял повод ишака.
— Яш-улы, — обратился он к старейшине Даугана, — у тебя и транспорт с собой, и хурджуны увязаны, будто в дальнюю дорогу собрался?
— А-а, Ёшка!.. — безучастно махнул рукой Али-ага. — Нет их... Нет моей Гюльджан... Нет Фатиме. Я считал дни, давно им пора быть. Они должны были вернуться, когда луна была тонкой, как ломоть дыни. Что должен думать старый Али-ага? Нет их в живых. Высохли в пустыне. Попали к бандитам. Бедная моя внучка Гюльджан! Бедная Фатиме! Поеду искать. Или найду, или сам пропаду...
Яков обдумывал доводы, которые могли бы утешить старика.
— Зачем так волнуешься, яш-улы? — сказал он. — Я звонил в Ташауз. Мне ответили, что милиция ни одного человека оттуда не выпустит, пока не поймаем в песках бандитов.
— А если они и до Ташауза не дошли? Тогда как? — возразил старик. — Ты, наверное, Ёшка, плохо думал.
— Верно, яш-улы, правда твоя, — согласился Кайманов. — Надо скорей поймать этих проклятых бандитов. Для того я и пригласил тебя сюда, пригласил Балакеши. Как себя чувствует наша гостья? — И, обращаясь к женщине, вежливо сказал: — Спасибо, что приехала, дорогая сестра... Женщина подняла на Якова черные усталые глаза и, не снимая с губ яшмак — платок, которым туркменки закрывают рот в присутствии мужчин, с достоинством ответила:
— Яш-улы сказал, чтобы я приехала. Я приехала. Такой закон.
— Ну вот и хорошо! Очень хорошо! — отозвался Кайманов. — Отдыхайте с дороги. Я поговорю с
