Самохин с удивлением узнал в грязном и потном, смертельно уставшем человеке полковника Артамонова, а в его седоке — новоиспеченного переводчика Вареню´.
Приезд сюда, в пустыню, самого начальника отряда показался настолько неожиданным, что Андрей в первый момент подумал, уж не чудится ли все это? Но нет, перед ними был действительно полковник Артамонов, которого шумно приветствовали бойцы.
— Товарищ полковник... — найдя все-таки силы подняться на ноги, начал было докладывать Самохин, но Артамонов не дал ему говорить.
— Отставить, старший политрук, отставить. Сам вижу, не до парада тут у вас. Давайте-ка лучше я вас обниму. Где Рыжаков? Что, брат, совсем худо? Раненых, вижу, полно. Много людей потеряли? Шесть человек?.. Кого же?..
Выслушав рассказ Рыжакова, Артамонов тихо сказал:
— На войне без потерь не бывает, только утешение это слабое: жалко ребят... Переводчик!..
— Здесь я, товарищ полковник!
— Передай-ка старшине, что мы там привезли.
— Товарищ полковник, — сказал Андрей, — старшину Галиева и следопыта Амангельды я отправил на рекогносцировку местности. Перед сближением с бандой Аббаса-Кули следопыт видел в песках непонятный след человека, словно бы без цели бродившего по пустыне.
— Как это без цели? — переспросил Артамонов. — В пустыню так просто гулять не ходят.
— Как рассказал нам Амангельды, в передвижениях неизвестного нет никакой логики: направлялся к колодцу, километра за два от него остановился, свернул к Дождь-яме, не дошел, отправился в пустыню, где и вообще-то ни одного колодца нет. Все это Амангельды понял по следам, вот и послали группу, чтобы проверить, кто там бродит. Группа задержалась, ждем с минуты на минуту.
— Ладно, — сказал полковник. — Подождем. Переводчик! Отдай фляги заместителю старшины.
Вареня´ подтащил снятые с мотоцикла банки с теплой, но только сегодня залитой свежей водой. Белоусов тут же стал раздавать воду сначала раненым, затем остальным, отмеряя порции все тем же алюминиевым стаканчиком, за которым следили сейчас, не видя ничего другого, десятки воспаленных глаз.
— Как же вы, товарищ полковник, — не выдержав, спросил Самохин, — в пустыню да на мотоцикле?
— Очень просто, — отозвался Артамонов, — пилот Сорокин передал с самолета, в каком квадрате увидел вас, сказал, что сброшенный бурдюк с водой лопнул, я и поехал. А что, думаю, если вода вам немедленно нужна, если от каких-нибудь нескольких глотков зависит жизнь раненых? Пока еще Сорокин в два конца обернется. Так я вот с нашим новым переводчиком на мотоцикл и сюда. Мы тут с машинами неподалеку, километрах в пятидесяти, не больше. Половину расстояния, считай, по такырам проехали, так что не шибко много и маялись в сыпучке.
— Одно дело в пустыню с отрядом идти, а другое — вдвоем на мотоцикле, — заметил Самохин. — Ведь нескольким бандитам с главарем Аббасом-Кули и нашим проводником Хейдаром все-таки удалось прорваться...
— Удалось, говоришь? — остро взглянув на Самохина, переспросил полковник. — Да-а... Дела... — сказал он точно так же, как до него протянул это «да-а» капитан Рыжаков. И как будто это сообщение не заслуживало внимания, снова вернулся к прежней теме:
— А что делать, если проклятые машины, как попадут в песок, так не идут. Мучились, мучились, бросили. А мотоцикл — дело верное. По такыру едешь — ветерком продувает, в песок попал — слазь, двумя руками за руль и веди в поводу. Да вон переводчик расскажет, как это делается.
— А хто ж його тягав, як не я? — подал Вареня´ голос. — На такыри витэр дуэ, аж у ушах свыстыть. А як у сыпучку, полковник мэнэ за бока: «А ну, каже, беры його за рога, тай тягны, а я тым часом у карту подывлюсь». Ось я оцю бензину скотыняку за рога и тягав, та щей бигом: доси очи вылазять...
— А ну-ка, други мои, — скомандовал полковник, обращаясь к бойцам. — Все, кто способен двигаться, натаскайте-ка вон на тот бархан топлива. Переводчик! Давай-ка, родной, собирай сухую колючку да саксаул, разжигай костер, по дыму самолет нас скорее найдет, да и Галиеву с Амангельды веселее будет возвращаться.
Убедившись, что все занялись делом, полковник Артамонов попросил Самохина рассказать во всех деталях, при каких обстоятельствах Хейдар спас Аббаса-Кули.
В лице полковника не осталось и тени шутливого оживления, с каким он только что обращался к пограничникам. Внимательно и сосредоточенно выслушал он подробный доклад Андрея, временами останавливая его вопросами, уточняя детали.
— Ну что ж, — сказал он удовлетворенно, — будем надеяться, что этот наш ход даст результаты. Можно ли поручиться, что демарш Хейдара не вызвал подозрений? Все ли получилось естественно?
— Надеюсь, товарищ полковник. Ситуация была настолько естественной, что и сам я пулю схлопотал.
— Лучше бы обходиться без этих хлопот, но бывает и так, — проронил полковник. — Ладно! — Артамонов хлопнул себя ладонями по коленкам. — Будем считать, что лиха беда — начало, а начало сделано. Спасибо, что не обманул надежд. Хорошо и то, что выручил женщин.
— Не все так думают, товарищ полковник, — усмехнувшись, сказал Самохин. — Готов дать голову на отсечение, Галиев будет писать на меня рапорт в особый отдел.
— Это почему же рапорт? — насторожился Артамонов.
— Не дал ему стрелять, подбил снизу винтовку, содействовал «предательству».
— Ну что ж, рапорты для того и пишут, чтобы их разбирать. Как-нибудь разберемся...
Пока продолжался этот разговор, костер был уже готов, Гамеза поджег сложенные в кучу веточки саксаула. Щепки вспыхнули, среди них весело заплясал едва заметный на свету огонек... К небу столбом поднялся дым.
— Вот теперь ладно. Теперь нас за двадцать километров будет видно, — сказал Артамонов.
— Товарищ полковник! Товарищ старший политрук, — донесся голос часового. — На дальних барханах вижу конный отряд! Кажется, наши!
Самохин хотел было подняться с кошмы, но полковник остановил его:
— Лежи, лежи, сам посмотрю, что там за отряд. Поднявшись на склон ближайшего бархана, он поднес бинокль к глазам, некоторое время внимательно осматривал горизонт, поворачиваясь во все стороны, потом застыл на одном месте.
Вернувшись к Самохину и Рыжакову, спокойно сказал: «Нашли кого-то Галиев с Амангельды. Сколько человек посылал? Одиннадцать? Возвращаются двенадцать. Амангельды гостя в седло посадил, коня в поводу ведет. Гость — в гражданском: халат, тельпек. Кони у вас тоже от ветра качаются, один двух седоков не везет. Потому, наверное, и добирались обратно так долго, что шагом шли».
Прошло еще не меньше получаса, пока старшина Галиев, опередив свою группу, подъехал к месту, где дожидались его полковник Артамонов и Рыжаков с Самохиным. Полковник распорядился немедленно отдать вернувшимся весь наличный запас воды, оставив раненым две фляги.
— Вольно, вольно, старшина, — остановил он собиравшегося рапортовать Галиева. — На вот попей сначала, два-три глотка — не больше. Кого хоть привезли-то?
Галиев бережно принял кружку с водой, медленно, маленькими глотками, выпил все до капли, передал кружку Белоусову.
— Товарищ полковник, — доложил он, — группа вернулась с рекогносцировки местности. Потерь нет, больных нет. В районе Дождь-ямы видели двух верховых, которые при нашем приближении скрылись. На рассвете задержали бывшего пограничника резервной заставы Дауганской комендатуры дезертира Оразгельдыева. Спал в барханах. Ни воды, ни пищи при нем не было.
Самохин едва узнал в исхудавшем темнолицем молодом туркмене, надевшем поверх военной формы халат и тельпек, того пограничника, который вычистил к его приезду Шайтана. Оразгельдыев едва держался на ногах, но выпил свою порцию воды словно бы нехотя. Если тогда, в конюшне, Андрея поразило мелькнувшее в его глазах отчаяние, то сейчас в невидящем взгляде новобранца он уловил потустороннюю отрешенность, полное безразличие к своей судьбе.
«За дезертирство в военное время — расстрел, в лучшем случае — штрафная рота, — подумал
