пересекающей леса и реки, болота и озера, поднялись, изгибая дымные шеи, зловещие гирлянды красных ракет.
Тяжкий грохот разрывов, треск пулеметов, рев тысяч и тысяч моторов в клочья разнесли затаившуюся тишину, и на огромных пространствах, над всей западной частью страны потянулись черные тучи дыма, вспыхивающие тут и там сполохи артиллерийской канонады. Эти тучи уже третьи сутки висели над Бугом, отражаясь в воде то свинцовой тяжестью, то алой кровью, висели они и над все еще не сдававшейся заставой Береговой, где встретил войну заместитель начальника комендатуры старший политрук Андрей Самохин.
Еще задолго до вторжения немцев с того берега доносился рокот моторов, лязгание гусениц, топот множества ног — звуки, свидетельствующие о перемещении огромного количества войск. Германские военные самолеты летали над всей линией границы. Пограничники провожали их тяжелыми взглядами, спешно готовились к обороне, возводили укрепления. Войну ждали. Все знали, что она неотвратимо придет, и все-таки началась она неожиданно, как неожиданно вторгается в жизнь человека любая беда. Начальник заставы перед самой войной уехал в госпиталь, командовать остался его заместитель, выпускник погранучилища лейтенант Петрунин. Самохин, прибывший на заставу, чтобы помочь ему организовать оборону, в первый же день боев послал Петрунина на связь со штабом комендатуры. Но известий от Петрунина не было.
Навсегда запомнил Андрей последнюю мирную ночь и первое утро огромной, начавшейся от их рубежа войны. Шли они с Петруниным вдоль берега реки, проверяли наряды. Лейтенант казался веселым: обрадовался, что теперь не он один командир на заставе.
Все было тихо. Зловеще тихо. Оба, и Андрей и Петрунин, старались не показывать друг другу тревогу, томившую их.
Едва прошли к участку наряда Осинцева, очередь из автомата сухим треском прорезала тишину. И тут же над Бугом взлетели ракеты, ударил пулемет. Серия мин с воем и грохотом накрыла расположение заставы. Донесся голос Петрунина: «Товарищ старший политрук, сюда!»
На темной, подернутой утренними испарениями поверхности реки то ли островки, то ли копны сена: немцы переправлялись на резиновых лодках. С берега захлопали резкие, далеко разносящиеся над водой винтовочные выстрелы: подоспела тревожная группа старшины Ветрова.
Андрей подбежал к скрытой у сосны розетке, вызвал дежурного.
— Товарищ старший политрук, — раздался встревоженный голос. — Докладывает сержант Воловченко. Горит конюшня. Прямое попадание в питомник. Эвакуируем семьи начсостава... — Голос на секунду замолк. — Товарищ старший политрук, на проводе начальник штаба комендатуры капитан Богданов.
И тут же в трубке срывающийся высокий голос Богданова:
— Самохин! Самохин! Слышишь меня? Докладывай скорей, связь рвется каждую минуту.
Андрей доложил обстановку. Со своего места он видел, как над рекой хлещут огненные струи трассирующих пуль.
Грохот очереди заглушил голос Богданова. Две или три лодки, с шумом выпуская воздух, пошли ко дну, немцы посыпались в воду, донеслись лающие звуки команд, крики, снова все покрыли пулеметные и автоматные очереди.
— Самохин! Самохин! — как из-под земли доносится прерывающийся голос Богданова. — Держитесь до последнего! Ждите помощи! Ждите помощи!
— Что с семьями? — спросил Андрей, боясь, что не успеет узнать, где Вера и Ленка.
— Семьи эвакуируем. Твои собираются. Отправляем в Калаганово. Там дадут команду!.. Нам приказано сворачиваться, посылай кого-нибудь в штаб отряда...
— Высылаю Петрунина...
Самохин не успел договорить: над головой завыли мины, разрывы легли где-то неподалеку от заставы. В трубке раздался треск. Все замолкло. Самохин еще некоторое время кричал и дул в нее, затем бросил.
— Ветров, принимайте команду! Будет тяжело, отходите под прикрытие блокгаузов. Лейтенант Петрунин, отправляйтесь в штаб.
Андрей и лейтенант углубились в лес, вскоре выбежали к заставе. Огненными брызгами разлетелся угол конюшни, загорелась столовая.
На крыльцо заставы выскочил дежурный сержант Воловченко:
— Товарищ старший политрук! Соседи передают: немцы прорвались на стыке, обтекают участок.
— Застава, слушай мою команду! — крикнул Самохин. — Занять круговую оборону!
Едва появилась на опушке группа старшины Ветрова, начался бой, который длился вот уже сорок восемь часов. Самохин знал: если сегодня не подоспеет помощь, застава обречена.
Против него, по донесениям разведчиков, действует вражеская рота, два миномета, три пушки, а у Андрея, уже потерявшего половину бойцов, стрелковое оружие, два противотанковых ружья, считанные патроны.
Андрей плохо представлял, что делается на соседних участках, он не рассчитывал выйти из окружения, не думал остаться в живых. Отправленный в штаб отряда Петрунин как в воду канул. С минуты на минуту должен был начаться последний решительный штурм немцев.
Надеяться можно было только на блокгаузы — четыре дзота, расположенные вокруг двора заставы, пятый — под копной сена, там, где начиналось картофельное поле.
С самого утра сегодня затаилась подозрительная тишина. Артиллерия немцев била через головы куда-то в тыл. Сотрясая небо тяжелым воющим гулом, над головой все летели и летели к востоку вражеские бомбардировщики. Разведчики, которых высылал Самохин, докладывали, что немцы прорвались восточнее переправы, где билась с врагом батарея противотанковых пушек. Эта батарея все время меняла позиции, и Самохин подумал: «Видать, умный начальник ею командует».
Андрей сидел на ящике от патронов у входа в блокгауз, старшина Ветров бинтовал ему раненную осколком голову. Рана болела. Предчувствие надвигающейся беды не покидало его. В голове десятки мыслей: «Где штаб отряда? Что с семьями? Где Петрунин?» И — главная тревога: «Смогут ли бойцы, оставшиеся в строю, выдержать штурм немцев?»
С закопченными лицами, с блестящими белками глаз, белыми зубами, черными от копоти руками, в окровавленных бинтах, в прожженной порванной форме совсем молодые защитники заставы подтаскивали к дзотам остатки боеприпасов, раскладывали гранаты. О чем-то они там переговариваются в блокгаузе, даже смеются?
Андрей подумал, что для всей страны война — это перемещение армий и дивизий, сражения на пространствах в десятки и сотни квадратных километров, передвижение сотен тысяч людей. Для одного солдата вся война — окоп, ячейка, амбразура дзота, узкий сектор обстрела, какая-нибудь лощина или сопка, а в руках — всего лишь винтовка, две — три гранаты. Придирчивым взглядом он вновь и вновь осматривал то, что осталось от заставы. Во дворе — хаос. Всюду битое стекло, обрывки бумаги, тлеющие головни. Обугленный остов конюшни, все еще чадят развалины дома начсостава. Пустыми глазницами закопченных окон смотрит в лес уцелевшее главное здание. Чудом сохранилась изрешеченная пулями дверь, несколько оконных переплетов. Немцам удалось прорвать гранатами брешь в заграждении: колючая проволока висит обрывками, закрутилась спиралями. В этом месте особенно много вражеских трупов в чужой зеленой форме. Эти нашли смерть, едва форсировав Буг. Но погибла и добрая половина пограничников. А сколько еще впереди боев и смертей?
Сохраняя внешнее спокойствие, Самохин поторопил старшину с перевязкой, отдавая распоряжения с таким видом, как будто нисколько не сомневался в исходе боя:
— Займешь амбразуру против главного входа! Воловченко с ручным пулеметом — в третий блокгауз! Осинцева с автоматчиками — во второй, ударять с фланга. Из винтовок бить залпами. Всем беречь патроны, сам тоже не увлекайся.
— Слушаюсь, товарищ старший политрук... Тут у вас к волосам немного присохло, вы уж потерпите...
Ветров так потянул прилипший к волосам бинт, что Андрей замычал от боли.
Он вдруг совершенно отчетливо осознал разницу между тем, как воспринимал события Ветров, и тем,
