радушной улыбке.
— Сагбол и вам, господин Фаратхан, — поклонился Яков. — Это ваши слова как раз совпадают с нашим желанием. Чем больше мы встретим людей и побеседуем с ними, тем лучше...
Фаратхан велел подать коней, легко вскочил в седло.
В сопровождении своих гостей, родственников и слуг он направился туда, где блестела сквозь зелень кустов горная речка, питавшая лоскутные поля, раскинувшиеся в скудной пойме. По берегам речки расположились группами сотни людей, собравшихся на той. Среди гражданских тельпеков и халатов — несколько десятков военных в зеленых фуражках.
— Вот и Ак-Хоудан — Белый Пруд, по-местному Глаз неба, — проговорил Кайманов, указывая на блестевший среди зелени омуток. — Аким Спиридонович уже здесь, только его машину не вижу.
Яков и Андрей хотели пропустить вперед Фаратхана и его группу, но самый богатый человек аула и его приближенные предупредительно придержали лошадей, пропуская впереди себя пограничных начальников, вместе с которыми оказался и Клычхан.
Дорога — узкая каменистая тропа, петляющая по дну ущелья. За каждым камнем, обломком скалы или пнем могла быть засада.
Самохин поправил маузер, уложил поудобнее деревянную кобуру, чтобы можно было ее быстро открыть, подумал: «Не то что маузер достать, глазом не успеешь моргнуть, если за этими скалами действительно кто-то есть».
Андрей полагался на Кайманова, его опыт, знание местных условий, но даже ему, видавшему виды человеку далеко не робкого десятка, решение ехать на той к Фаратхану представлялось безрассудно смелым.
Клычхан, не скрывая своего торжества над советскими военными, так доверчиво попавшими в ловушку, решил, очевидно, поработать на публику, которой вокруг него с каждой минутой становилось все больше.
— Вот настоящий народный той, — сделав жест в сторону реки, куда все стремились с разных сторон верхом на ишаках и пешком дехкане, воскликнул он. — Смотрите, сколько людей нас ждет! Вы пришли, как приходит прохлада в летний зной, как приходит в сады аллаха весна после зимы! Поэтому мы так горячо приветствуем вас! Вы — наши братья!
— Очень хорошо, что у вас так понимают наш приход, — отозвался Кайманов. — Мы тоже так считаем: кто живет своим трудом, во всех странах друг другу братья.
— Но иногда братьям тоже надо быть осторожными, — заметил Клычхан. — Когда начальник Андрей надел на себя ай-дога и я целился в него из харли, я его проверял: смелый ли он человек? Для нашего дела нужны очень смелые люди! Я-то ведь знаю, от пули никакая ай-дога не спасет. Теперь я вижу: вы с начальником Андреем очень смелые люди! Мои враги говорят: «Клычхан такой, Клычхан сякой, его люди — бандиты, с самим правительством начали войну. А разве сделаешь революцию, если будешь богатых щадить? Теперь, когда я скажу: Кара-Куш и Андрей с нами, все курды пойдут за мной!
Кайманов рассмеялся, сказал так, чтобы его слышали окружающие:
— Ну кто там за тобой пойдет, когда сейчас уже люди говорят: «Дорогу Клычхана переходишь, сотвори молитву аллаху».
— Кто так говорит? — насторожился Клычхан.
— Люди... Думаешь, пойдет к тебе Оман Карьягды, сына которого Азата ты убил?
Клычхан гневно нахмурил брови: такой поворот вовсе не входил в его расчеты.
— Или ты думаешь, пойдет за тобой Мамед Нияз, у которого ты взял двадцать барашков?
— Я взял барашков для революции, — все больше хмурясь, с пафосом ответил Клычхан. — В вашей стране люди для революции отдавали все. Мне ваш комендант рассказал, как делал революцию Ленин.
Самохин и Кайманов переглянулись: оказывается, Ястребилов вооружил Клычхана ни много, ни мало революционной теорией?
— Ну и что ж вам рассказывал наш комендант? — спросил Самохин.
— Он сказал, — ответил Клычхан, — что настоящий революционер всегда борется за интересы народа. Тогда самый последний бедняк, самая обездоленная женщина с радостью отдаст такому вожаку последний чурек, потому что будет знать, этот чурек пойдет на справедливое дело...
— А вы знаете, он вам все правильно сказал, только не понимаю, зачем, — проговорил Самохин. — Вы ведь и сами грамотный человек, наверное, понимаете, что такое революция, а что — обыкновенный грабеж.
Андрей увидел, что полковник Артамонов дожидается их в окружении старейшин ближайших аулов, на берегу Глаза неба, где под тенистыми деревьями женщины уже расстилали ковры, ставили угощение.
Кайманов и Самохин спешились, доложили полковнику о прибытии.
Подъехала группа Фаратхана, началась церемония с взаимными приветствиями, вежливыми вопросами о здоровье, о делах, о семье.
В это время на вершине двугорбой сопки появилась поставленная вверх корнями арча. Это значило, что иранские отряды охраны порядка и советские воинские подразделения перекрыли все входы в долину.
Из-за склона сопки показалась «эмка», остановилась у края протянувшегося вдоль берега поля.
Из «эмки» вышел крайне озабоченный Вареня´, направился к полковнику, перебегая с межи на межу, но не успел он сделать и нескольких шагов, как те, кто был от него неподалеку, с приветственными криками устремились к нему, подняли Вареню´ на руки.
— Что это они там делают? — с тревогой спросил полковник.
— Чествуют нашего Вареню´ за отпущенного домой черводара, — сказал Яков. — Помните, вы ехали в Кара-Кумы на мотоцикле, а к Варене´ у дороги сам хан подходил?
— Так это ж я того черводара приказал отпустить, — сказал Аким Спиридонович. — Какого ж черта не меня, а его на руках носят?
— Да, но обещал-то отпустить Вареня´? Обещание выполнил. Влиятельный человек. К тому ж — мусульманин...
— Давай мне сюда скорей этого мусульманина. Уж не нарочно ли они его в окружение берут?
Вареня´ и сам всеми силами пробивался к начальнику отряда, но доложить о выполнении задания не успел, с такой стремительностью стали развиваться события.
В конце долины показался джигит, низко пригнувшийся к холке лошади, скачущей во весь опор. Рядом скакала вторая лошадь светлой масти. Прошла какая-то минута, и вслед за скакавшим на ахалтекинце джигитом вынеслась из-за склона сопки целая группа всадников. Наткнувшись на оцепление, всадники рассыпались веером, скрылись за ближайшими сопками.
Самохин не верил своим глазам, но в кровном ахалтекинце по белой звездочке на лбу, белым чулкам, характерному поставу сухой, словно точеной, головы, по вытянутому вперед храпу он безошибочно узнал своего Шайтана, а в сидевшем на нем, пригнувшемся к шее коня джигите — бывшего своего коновода, Оразгельдыева. Рядом скакал оседланный, но без седока серый в яблоках Репс.
Сейчас уже можно было рассмотреть, что руки и лицо Оразгельдыева выпачканы кровью, а сам он едва держится в седле. Несколько человек бросились навстречу ему, взяли лошадей под уздцы, повели к месту, где у Глаза неба стояли со старейшинами аулов советские начальники.
— Товарищ полковник! Товарищ старший политрук! Не верьте Клычхану! За теми сопками сотни людей с оружием! Их привел сюда по приказу Клычхана бандит Аббас-Кули!
Клычхан пришел в ярость:
— Замолчи, проклятый щенок! Я своими руками вырву твой поганый язык, но не позволю тебе поссорить меня с моими друзьями!
— Шакалы твои друзья, Клычхан-ага! Не ты ли мне, когда границу перешел, сказал: «Фаратхан дает тебе сроку четверть Луны. Если не убьешь Кара-Куша, я сам убью тебя?»
— Правоверные! — завопил Клычхан, — он лжет, этот выродок, хоть он и сын моего брата!
Откуда-то раздался выстрел. Оразгельдыев стал медленно сползать с седла, его подхватили, уложили на кошму, начали перевязывать. Толпа расступилась. Перед Клычханом оказался торговец углем и дровами Ашир. Он сказал что-то двум здоровенным курдам, бывшим до этого в свите Фаратхана. Те неожиданно
