на него и, состроив мне рожицу, веско заявил:
– Новый год, блин!
– И самое смешное, никак не пойму, какого хрена я с ним по-английски заговорил, если, кроме этих фраз, я больше ничего не знаю?! – утирал слёзы заведующий, угощая меня кофе с коньяком у себя в кабинете. После того, конечно же, как мы отправили Олега Ивановича в роддом на консультацию.
Предновогоднее
Давным-давно, ещё в прошлом тысячелетии, но уже в самом что ни на есть его конце, курили мы с анестезиологом на ступеньках приёмного.
Время – около одиннадцати вечера. Говорят – как новое тысячелетие встретишь, так его и проведёшь. А у нас в родзале трое, и все достаточно проблемные. В отделении реанимации и интенсивной терапии пара дам. Пьём пятидесятую дозу кофе в ожидании призывных воплей акушерок и анестезисток. Рассказываем друг другу прекрасные в своей бородатости анекдоты. В общем, колбасит нас в преддверии, так сказать, и «на радостях».
А тут «уазик» милицейский подъезжает. Из него выскакивает молодой парнишка и прямиком к нам.
– Врачи? – спрашивает.
– Ага! – смеёмся в ответ.
– С наступающим! – очень серьёзно так.
– И вас так же! – просто крючимся от хохота. Нет. Курили «Парламент». Ещё не пили. Нервное это у нас.
– А у нас это… – стесняется юноша в форме.
– Да что же, что же у вас?! – уже просто в три погибели нас согнуло. Ну, что может быть у вчерашнего школьника в форменном тулупчике в новогоднюю ночь в родильном доме?! На надзирателя с зоны не тянет. Да и обычно сопровождать рожениц надзирательниц присылают. Женщин. Те так и ходят за роженицей по родзалу. Не все, конечно. Некоторые нервно курят на ступеньках приёма…
– Роды у меня, – наконец сообщает нам визитёр.
– Ну, давайте, – говорим. – Посмотрим.
Пока мы политесы разводим, санитарка наша, баба Маша, уже помогает ментам вытаскивать из кареты роженицу. Вернее – уже родильницу.
А дело было вот как.
Патрулировал наряд вверенную территорию, особо не высовываясь из своего «уазика». Слышат – в канаве стоны. Вылезли, а там девчушка лет девятнадцати, обдолбанная в умат. Рожает. Те, что постарше, и водила – в шок. А мальчонка наш в селе вырос – не растерялся. Девушку в машину привели, уложили. Она орёт – мочи нет слушать. Паренёк, не будь дурак, взял какую-то тряпку. Свернул её треугольником и девке вокруг промежности на манер памперса намотал. Акушерское пособие, можно сказать, оказал!
Так что баба Маша нам крикнула:
– Юрьевна, Лексеич. Роды «на дому»!
Такая у нас терминология специальная. Даже если в канаве или милицейском «уазике», то запишем как роды на дому. Разумеется, в истории родов расшифруем, мол, родильница такая-то поступила тогда-то во столько-то, доставлена теми-то… Но даже если в стог – роды на дому!
Ребёнок в тот платочек милицейский и родился. И послед туда же отошёл, пока доблестный милицейский наряд всем составом её успокаивал и развлекал.
Так что не все менты – сволочи. Девчушка ребёнка Колей назвала – в честь того самого сержантика. Ну а я ручное обследование полости матки сделала (после родов «на дому» положено), родовые пути в зеркалах осмотрела, заштопала, потому что шейка матки у неё в лохмотья порвалась. Сергей Алексеевич наркоз дал «какположенный», между прочим, а не «баю-бай».
А вы всё: «менты-сволочи!» да «врачи-убийцы!». Между тем везде жизнь, ребята. И люди хорошие встречаются. И в канаве придорожной такое обыкновенное чудо порой случается, что похлеще рождения лингамов через левую ноздрю. Так что не судите, да не судимы будете. Если уж на бога не надеетесь, так судите хоть по делам, а не по профессиональным, этно– и всем прочим принадлежностям. Без обобщений.
На новое тысячелетие не жалуюсь. Видно, неплохо мы тогда поработали всей бригадой. И не только мы.
Pubofemoral ligament (к некоторым особенностям интракоитального шпагата)
Давным-давно, когда мой путь измерялся не в тиражах, а в шагах до приёмного покоя, жил-был на свете, как и полагается в сказках, один прекрасный юноша.
Он и правда был ничего себе. Знал, что такое «становая тяга» и чем отличается трицепс от пиццы. И была у него девушка красоты неземной – не то гимнастка, не то балерина, не то с суставно-мышечным аппаратом что-то не так. Не важно. Зато любил он её – как на заре времён. И сзади, и спереди, и сбоку в прыжке через «козла» на брусьях. А потом она в Америку укатила с родителями, поступила там посудомойкой в ресторан. И в Бостонский университет – студенткой.
Прекрасный юноша погрустил положенное под комедии Гайдая, а когда пиво закончилось, вышел за пиццей. И тут его измученную страданиями красоту заметила одна. То есть другая. Девушка. Да как стала приставать с непристойными предложениями любви, счастья и сексуального благополучия, что он от неожиданности отказать не смог. Потому что от долгого лежания в тоске на диване у него застой в малом тазу случился и мозг уже не кровоснабжался, а половые органы, напротив, как шланг под напором. Пощупал он кубики на пузе под водолазкой и принял решение завязать с пиццей, пивом и горем. Купил бутылку виски себе, шампанского – даме, презервативы на закуску, и отправились они вместе на его диван, чтобы любить друг друга отсюда и до конца текущей недели.
Но они же, мужчины, сношать могут всё. Любить – только одну. Ну, двоих-троих, если состояние Дао позволяет. А в тот день то ли Дао по студентке-посудомойке заскучал, то ли взглядами на женскую красоту они с прекрасным юношей не сошлись – неизвестно… А только говорит Дао прекрасному юноше: «Понимаешь, какая загогулина, – не хочу…» «Сам ты загогулина паршивая! Саботажник!!!» – сказал ему прекрасный юноша. Дао обиделся и совсем в норку уполз плакать сухими мужскими слезами от обиды и недопонимания.
Прекрасный юноша крикнул даме, мол, стаканы на кухне, «Война и мир» – все три тома – на полке, я щас, только душ приму!
Воду включил погромче и давай свой Дао уговаривать – и жёлтые штаны ему обещал, и кацэ сколько захочет. Приседал и хлопал себя по щекам. И даже туда-сюда Дао свой за шкирку тягал, как щенка неразумного. Но тот – ни в какую. «Ты, – отвечает, – меня не любишь! Свои интересы завсегда превыше моих ставишь! Злой ты! Уйду я от тебя, и будешь ты совсем один-одинёшенек задыхаться в темноте неопределённости! Мне, что ли, одному тут день-деньской сидеть, чтобы ты меня на свет божий извлекал только над унитазом или умывальником! А как до дела – так вообще пластиковый пакет на башку! Тоже мне – Чикаго тридцатых годов, я так и задохнуться могу, между прочим!»
Так стыдно стало прекрасному юноше перед своим Дао, что присел он на краешек унитаза, буйну голову повесил и залился слезами отчаяния.
А Дао хитрый был. Он на прекрасного юношу глянул глазом своим циклопьим и говорит: «Ладно, ладно, братец. Не горюй раньше времени. Пусть та вот, что стаканами на кухне бренчит, в шпагат сядет – я, может, и расправлю плечи. Мне, понимаешь, больше всех та студенточка, родину продавшая за гамбургер, нравилась. Подсоби моим сложным причинно-следственным связям, а я уж для тебя расстараюсь».
Прекрасный юноша, хоть и прекрасен был, как положено, но дурачок. Да не сказочный герой – а самый что ни на есть обычный дурачок: послушался своего этого… Дао.
В общем, долго сказывается, да быстро делается – присела девица в шпагат продольный. Еле-еле и не до конца. Юноша-то был действительно прекрасный, а они под заборами не валяются. Ради них иногда и на тридцать кило похудеть можно. Не сразу, конечно, а только после взятия высоты и последующего на ней закрепления.
В общем, всё у них наладилось, и Дао не только плечи расправил, а прям-таки нормы ГТО решил сдать. Прекрасный юноша пришёл в такое прекрасное расположение духа, что девицу красную взял
