истинное божественное предназначение «яйценосящих», нежели выхолощенное «джентльмен», да простит меня Зильберман за плагиат. Просто я выпила и отчего-то стесняюсь. Поэтому несу чушь. Хотя вообще-то я не стесняюсь никогда, а чушь несу регулярно. Светка, подвинься, – сказала она кому-то, – я хочу, чтобы интерн, которому я рада и совсем не удивлена, сидел рядом со мной.
– А я? – пробормотал себе под нос Некопаев.
– Здравствуйте все! – сказал Женька, зайдя наконец в кухню в сопровождении немного погрустневшего Виталика.
– Знакомьтесь, дамы и господа! Это Евгений Иванов, врач-интерн, прошу любить и жаловать! Виталий Анатольевич, будьте добры, достаньте тарелку, вилку и рюмку для Евгения Ивановича. Пока я его знакомлю с нашим милым, несколько извращённым дружеским кругом. Светлана Анатольевна Златова, моя подруга, врач акушер-гинеколог первой категории и временами прекрасный человек. Кстати, левша, со множеством вытекающих из этого факта талантов. Ассистировать ей непривычно. Зато у неё есть дар предощущения аномально расположенных сосудов. Она сапёр. Её скальпель замирает именно там и именно тогда, когда ничто не предвещает, и смещается в неположенное «топографической анатомией» место, где недисциплинированная жизнь расставила свою убийственно кровоточивую ловушку. Как она это делает – большой секрет. Даже для неё самой. И левша, как ты. Ах да. Уже говорила. – Маша действительно была немного смущена и очень обрадована. Ей не удавалось этого скрыть под привычной накидкой из разудалого, излишне многословного ироничного цинизма. – И бытовой алкоголик, как я. А ещё мы обе достаточно несчастливы. Только я сама по себе, а она – с мужем.
– Здравствуйте, Евгений Иванович, – салютовала Женьке стаканом, удерживаемым действительно в левой руке, хорошенькая ухоженная брюнеточка лет двадцати пяти – сорока, полная Машина противоположность.
– По левую руку от неё – чтобы удобнее было, сам понимаешь, как левша левшу, тактильно нежничать, правша Вадим Георгиевич Нечипоренко, как проба мочи по автору[65] – легко запомнить. Тем, у кого память плохая, – хихикнула Маша. – Врач высшей квалификационной категории, неонатолог. Да не просто неонатолог, а заведующий всем детским отделением с физиологией его, обсервацией и реанимацией. Если я когда-нибудь буду рожать, то пользовать моего младенца будет именно он. Не смотри, что он красив, – впрочем, ты, Евгений Иванович, честно скажу, красивее…
– Да, весьма хорош собой! – вставила Светка.
– Ты на мужика этого глаз свой этот самый не клади! Так, на чём я остановилась?
– Ты сказала, что я красивее и что Вадим Георгиевич будет пользовать нашего младенца, – спокойно сказал Женька, намеренно включив своё обаяние на полную мощность.
– Каков наглец, а? Я вам говорила! – счастливо рассмеялась Маша.
– Чем таким ты её купил, интерн несчастный? Ведь она штучка дорогостоящая, – пробурчал Виталик. – А давайте выпьем за знакомство!
– Подожди. Я ещё не всё и не про всех рассказала. Имей терпение.
– Я уж давным-давно так заимел своё терпение…
– Что волосы на ладошках выросли? – поинтересовалась Светка.
– Выросли и выпали уже! – ничуть не смутившись, продолжил тему Виталик.
– Это ещё не повод насиловать чужое терпение, – бросила ему Маша. – Тем более – лысыми ладонями. Наливай, Виталик, не отвлекайся. Так вот, Женя, не смотри, что Вадим Георгиевич красив, он ещё и умён. Так бывает. Он любит Свету, Света любит его, Светин муж любит себя, вот так вот они все и живут в любви и почти согласии…
– Машка – жопа! – беззлобно вставил Вадим.
– А я люблю тебя, – проворчал Виталик.
Маша только отмахнулась. Атмосфера между тем была самая что ни на есть развесёлая, совсем не напряжённая, как можно было предположить, учитывая
– Рядом с Вадимом сидит Людмила Николаевна Лось. Люда. Она – легендарная личность, не смотри, что молода и красива, а по совместительству – старшая акушерка отделения обсервации, жуткий сноб, нахалка и самодур.
– Самодура! – вставила Людмила Николаевна, весьма эффектная женщина с несколько высокомерным выражением лица.
Впрочем, подобную иллюзию рождало скорее своеобразное сочетание черт, нежели истинный характер. Пухлые губы, задранный нос, презрительный (от близорукости) прищур глаз.
– Да! Но зато у неё золотые руки и доброе сердце. Первое позволяет ей обдирать родственников и даже врача как липку, а второе – она тщательно скрывает от мира людей за первым, демонстрируя при свете дня показушно-саркастическую наивность Маленького Принца. Но как только сумерки – предвестники ночи – стирают грань между её истинной близорукостью и людской проницательностью, она щедро дарит своё сердце бездомным свекровям, собакам и друзьям и, вооружившись шваброй великодушия, прибирает, как может, их засранные по жерла вулканов планетки.
– И в этом мы с Марией Сергеевной сёстры, – прокомментировала Люда.
– Двоюродные. У меня, правда, нет свекрови-собаки. У меня, Евгений Иванович, даже кактус засох…
– Он не засох. Он наоборот – захлебнулся, утонул. Дело в том, интерн, что в какие-то из наших текильных посиделок кактус решил покончить жизнь самоубийством и спрыгнул с подоконника вместе с горшком. Мария Сергеевна решила его реанимировать, погрузив его коренастое тело в стакан с водой. Да и уехала на конференцию. А что жителю средней полосы хорошо, то пустынному – смерть. Так что труп кактуса, похожий на иллюстрацию к учебнику судебной медицины, был со всеми почестями спущен в унитаз. Это я так, чтобы ты знал, как наша дивная «красотка Мэри» относится ко всему живому.
Женька внимательно смотрел на Виталика, чуть насмешливо склонив голову набок.
– Ну, Виталия Анатольевича Некопаева ты уже знаешь, – продолжила Маша, – он мне друг, товарищ и брат, но как в Древнем Риме. Я ему – последний всплеск уходящей за горизонт юности. Возможно, когда- нибудь он напишет в стол автобиографию под названием «Жизнь и смерть Суккулента», где откроет сам себе давно известную всем остальным истину: «Каждый кактус – суккулент. Но не каждый суккулент – кактус».
Виталик недовольно скривился.
– Поэтому не свистите и освистаны не будете, дорогой Виталий Анатольевич. – Машка показала ему язык. – Итого, в нашей тёплой, во всех смыслах, компании не хватает только Сергея Александровича Потапова, который влюблён в одну из старших акушерок обсервационной родзальной смены Анжелу Джуринскую. И одной из старших акушерок обсервационной родзальной смены Анжелы Джуринской, что осмысленно отдаёт себя бесконечной работе, интуитивно – бескоечному Потапову и регулярно – бессмысленные карточные долги своего мужа. Но они сегодня дежурят и наверняка во время перекуров на кофе уже успели просветить тебя, кто тут кому кто или даже что. Вот, собственно, и всё. Я так долго и сложно говорила, что, пожалуй, протрезвела. Так что пришёл тот самый момент, когда нам всем надо выпить и быстренько сразу налить ещё. И снова выпить. Говори, Евгений Иванович.
– Да-да, говорите, красавец доктор. Что-нибудь высокопарное о том, как вы рады с нами познакомиться. – Светлана Анатольевна закурила.
– Не слушай их, эти две кого хочешь заболтают, ехидны. – Вадим привстал, пожал Женьке руку. – Добро пожаловать в наш клуб. Что-то…
– Наверное, опыт!!! – хором грохнули все.
– …подсказывает мне, что вы задержитесь с нами надолго.
– Пока всё не выпьем, – мрачно пошутил Виталик.
И он, и Женька всё ещё стояли. Светка тем временем передала его прибор на другой конец стола, где сидела Люда Лось.
– «Федя, иди к почкам!» Понял, не дурак. Мария Сергеевна гулять изволят.
– Виталик, не бурчи. Давай, иди. Тут близко. Сейчас будем праздновать твою окончательную отставку. Или я тебе не мила?
– Мила, Людмила Николаевна, мила. Ты мой единственный свет в конце этого бесконечного тоннеля. –
