Двойное дыхание (сборник)

ты, интерн, уже заведуешь отделением! Нет, чтобы спокойно выпить с покойным, прости господи, стариком в приёмном, как ни крути, покое! Ты так и не научился регулировать свои энергопотоки? Ну-ка! Что я учил тебя делать? Давай вместе. Отче наш…

– …Иже еси на небесах! Да святится имя Твое, да придет Царствие Твое, яко на небеси и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь; и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должникам нашим; и не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого, – быстро пробормотал Женька.

– Ну, за сказанное! – И они выпили ещё. – Так вот, интерн, это самый обыкновенный приёмный покой. И мы здесь делаем то же самое, что делают в любом приёмном покое, – осматриваем, иногда оказываем ургентную помощь, но в основном решаем, куда направить.

– То есть я всё-таки умер, и вы сейчас думаете, куда меня… э-э-э… госпитализировать, в Ад или в Рай, да? – Женька хихикнул.

– Твоя жена творит чудеса. Я ещё не встречал столь эффективных… э-э-э… – передразнил он Женьку, – родственников, как она. Ты сейчас на неё очень похож, что, впрочем, неудивительно. Эдак она, пожалуй, прорвётся сквозь наши «санитарно-эпидемиологические» кордоны, которые вы называете «временем», в безвременье, не имеющее названия. Ваше – ещё не пришло.

– Знаю лишь, что в этот раз время твоё придёт, и придёт время той, чьё время придёт для тебя, – прошептал Женька.

– Ты же и написал, Евгений Иванович. А что написал – сам не понял. – Он посмотрел на часы.

– Если я в вечности, то почему вы смотрите на часы? Я в трещине между мирами? Между параллельными?

– Перпендикулярными, блин! В тебе всё больше и больше Машки. Ангелы, они сильные, даже когда люди. Особенно, когда люди. Пора… Кстати, передашь ей от меня привет и вполне себе сюжетец: «Перпендикулярные миры, или Жизнь после вместо». Такие миры, где всё перпендикулярно. То есть – поперёк. Ибо – не к месту. А по-русски говоря – через жопу. – Пётр усмехнулся. – Там же и трещины обычно находятся. Трещины заднего прохода. Ты всё ещё так и не понял – ключи вообще не нужны. Ни крест- накрестные, ни в полумесяце; ни со звездой в сердечнике, ни с иероглифом в голове. Не в замках дело-то, а в косяках. Не понял? А всё потому, что не принял ты покой, произнёс Слово, да не познал сполна.

– Какое слово?

– В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог. Оно было вначале у Бога. Всё через Него начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть. В Нём была жизнь, и жизнь была свет человеков; И свет во тьме светит, и тьма не объяла его[112]… Ну, и так далее. Бедняга Иоанн, он чуть не свихнулся, пытаясь объяснить, что именно никогда не начиналось и никогда не закончится. Но невыразимое – должно оставаться невыразимым…

Женька очнулся от резкой боли в глазах и едкого запаха коньяка, что, казалось, залили прямо в нос.

– Если ты сейчас умрёшь, я тебя убью!!! – Машка набрала полный рот коньяка и приготовилась снова щедро обрызгать его лицо.

– Машенька, а водички у тебя, деточка, не нашлось? – Еле сдерживая желание завыть, до того пекло слизистые, елейным бархатным баритоном спросил супруг и несколько раз сильно зажмурил глаза.

Машка, от неожиданности проглотив содержимое «защёчных мешочков», истерично рассмеялась. А Евгений Иванович с удивлением обнаружил, что лежит на земле.

– Ты как, целая? – спросил он её.

– Целая.

– Где Аня?

– Тут, рядом.

Женька резко поднялся. Дочь стояла невдалеке, рядом с приземлившимся джипом, и что-то строго выговаривала плюшевой икеевской крысе, тыкая указательным пальчиком в сторону мамы и папы.

– Анечка! – Женька помахал ей рукой.

Она улыбнулась в ответ и сказала копеечному, растиражированному трудолюбивыми китайцами слегка косорылому зверю:

– Вот видишь? Мама Маша сказала папе Жене: «Щас, любимый… нехорошее слово… я тебя… нехорошее слово… спасу!» – Девочка очень хорошо копировала Машкины интонации. – И спасла. Мама всегда говорит правду.

– Да всё с ней хорошо. Она просто испугалась. Тебя-то чего, детину здоровую, так вырубило? Подумаешь, головой шандарахнулся! – Машка отходила от стресса.

В чрезвычайных ситуациях она никогда не плакала, не задавала небу глупых вопросов и предпочитала сама не плошать, считая, что надежда неуместна там, где речь идёт всего лишь о сроках.

– А я не помню… «Полёт» только начался, я и вырубился. Только успел ужаснуться, что с вами что-то случится. – Женька пощупал огромную шишку на лбу.

– Хорошо, что у тебя крепкий татарский череп. Только ты не просто вырубился. Я, грешным делом, подумала, что ты умер. Такая махина, а отключился, как институтка из Смольного. И такой треск раздался, когда мы «приземлились», что я подумала… Теперь уже не важно. Тебя целых пять минут не было! У тебя пульс отсутствовал – хочешь верь, хочешь нет! Я кулаком в грудину, конечно, засветила – уж не знаю, насколько это походило на «прямой удар в область сердца», – да только руку, похоже, вывихнула. А тут коньяк этот дурацкий из кармана и торчит. – Манька приложилась к бутылке.

– Да уж, Сергей Александрович Потапов, пожалуй, не одобрил бы такую СЛР[113]. Особенно перемещение тела пострадавшего. Грубейшая ошибка.

– Давай без клинических разборов обойдёмся, а?! Не могло у тебя быть никаких переломов. Не такой уж сильный удар. Даже подушки безопасности не раскрылись. Ты дышал ровно. Просто у тебя не было пульса. Нигде. Ну или мне отказала тактильная чувствительность…

– А кто меня вытащил? – Женька удивлённо осмотрелся вокруг.

Там, вверху, мимо проезжали чуть притормаживающие из любопытства машины, но обочина была пуста, и никаких сочувствующих помощников не наблюдалось.

– Мама сама тебя вытащила, – сообщила ему Анечка. – Какой-то дяденька остановился и спросил: «Что случилось? Может, вызвать “скорую”?» Мама ему нехорошие слова сказала, он пальцем у виска покрутил и уехал.

Женька обнял и поцеловал дочь.

– Как же ты меня вытащила? Я же центнер вешу против твоих пятидесяти.

– При помощи слов, наверное. – И Маша добавила, косясь на дочь: – Тех же самых, нехороших. Я не помню, Жень. Я вообще соображать начала, когда ты в себя пришёл. То есть буквально только что. Резюме: мы живы, здоровы, пара шишек у тебя, похоже, будет гематома голени у меня, и у всех разом – среднетяжёлый испуг. Включая машину.

Женька покосился на слегка примятое чёрное чудовище и живо представил себе, как трёхтонный монстр, сделав в воздухе сальто, приземлился с лёгкостью кошки на все четыре колеса. «Вот почему не сработали подушки, – подумал он. – На хрен им было срабатывать-то?!»

– Гаишников бы надо вызвать. Страховка и всё-такое, – прервала Маша его мысли.

– Может, ну их? А то мы тут от старости умрём, пока они доедут. Страховку так и так получим. Мы в своей стране как-никак. И раз такое дело, – Женька всегда быстро принимал решения, – я не вижу повода!

– Мои родители – алкоголики, – сказала Анечка и по-старушечьи вздохнула.

Машка с Женькой зашлись в приступе хохота.

– Ну, без трактора нам всё равно отсюда не выбраться, – сказал Женька, отдышавшись. – Коньяк есть, сигарет хватит. Анечка, ты как насчёт попить, пописать или согреться?

Дочь их была на удивление терпеливым и где-то даже по-крестьянски мудрым ребёнком, чем напоминала некровную бабушку Анну, нежели собственных родителей. Что правда, она была куда спокойнее госпожи Романовой.

– Всё нормально, папа. У меня есть тёплая кофта, а пописать можно вон там, под кустиками. Ничего у