Серьезно: не захочешь ли пожить у меня недельку на даче? Я был бы рад, а семья и подавно. Старину бы вспомнили.
Суворину А. С., 4 февраля 1889*
590. А. С. СУВОРИНУ
4 февраля 1889 г. Москва.
Милый Алексей Сергеевич, посылаю Вам документ, имеющий ценность только как автограф великого Шпажинского*.
Мне скучно, и грустно, и некому руку подать*. Из сферы бенгальского огня* попал в полутемную кладовую и жмурюсь. Чувствую сильный позыв к своей скромной и кроткой беллетристике, но во всем теле разлита такая лень, что просто беда. Переживаю похмелье.
Ну-с, мой и Ваш сезон уже кончились. Мы можем теперь почить на лаврах до самой зимы, когда опять бес начнет толкать нас под руку и шептать всякий соблазнительный вздор.
Я еще не читал Вашей рецензии*, но предвкушаю ее. Я человек честолюбивый по самые уши, а потому можете понять, какую ценность имеет для меня рецензия, написанная таким страшным литературным генералом, как Вы. На хуторе я вывешу ее на стену в рамочке — говорю это серьезно, а когда у меня будут дети и внуки, то буду хвастать им: «Про меня писал Суворин». Вы к себе привыкли, не чувствуете своего высокого роста и потому, вероятно, не понимаете, почему актеры Вас боятся и грызут по ночам подушку, когда Вы браните их или не замечаете.
Скажите Анне Ивановне, что я только прикидывался равнодушным человеком, но волновался ужасно. Ее внимание, с каким она слушала пьесу, действовало на меня, как kalium bromatum. Во время спектакля я видел только двух: ее и Репина. Почему? Не знаю.
Повторяю свои просьбы, к<ото>рыми я, надеюсь, уже достаточно надоел Вам. 1) Пришлите для корректуры «Детвору»*. 2) Пришлите карточки, к<ото>рые получите от Юрковского, и карточки шапировские; последних побольше, ибо актеры просили. Не забудьте прислать и группу*. 3) Французский словарь — взятка с Вас* за мое к Вам благорасположение.
Маслов называет актеров гаерами и низкими людьми. Это оттого, что они не играли еще в его пьесах. После того, как актеры сыграли моего «Иванова», все они представляются мне родственниками. Они так же близки мне, как те больные, к<ото>рых я вылечил, или те дети, к<ото>рых я когда-то учил. Я не могу забыть, что Стрепетова плакала после III акта* и что все актеры от радости блуждали, как тени; многого не могу забыть, хотя раньше и имел жестокость соглашаться, что литератору неприлично выходить на сцену рука об руку с актером и кланяться хлопающим. К чёрту аристократизм, если он лжет.
Еще раз благодарю за гостеприимство и радушие. Кланяюсь Настюше и мальчикам*. Извиняюсь перед Алексеем Алексеевичем, что не успел проститься с ним и с его женой. Будьте здоровы.
Суворину А. С., 6 февраля 1889*
591. А. С. СУВОРИНУ
6 февраля 1889 г. Москва.
Ваша мысль о перенесении слов о клевете* из одного места в другое пришла к Вам поздно; я ее одобряю, но воспользоваться ею не могу. Единственное, что я могу сделать в настоящее время для театра, — это получить за свою пьесу гонорар, ко всему же остальному я чувствую пресыщение. Переделывать, вставлять, писать новую пьесу для меня теперь так же невкусно, как есть суп после хорошего ужина. Будущее, когда я примусь за «Лешего» и водевили, представляется мне отдаленнейшим.
Иглу, которую Вы вонзили в мое авторское самолюбие, принимаю равнодушно. Вы правы. В письме моем* Иванов, вероятно, ясней, чем на сцене. Это потому, что четверть ивановской роли вычеркнута. Я охотно отдал бы половину своего успеха за то, чтобы мне позволили сделать свою пьесу вдвое скучней. Публика величает театр школой. Коли она не фарисей, то пусть мирится со скукой. В школе ведь невесело.
В моем доме, похожем на комод*, много новостей. Горничная Ольга выходит замуж; сбежал белый котенок, которого Вы знаете; у студента* распух глаз; Сережа Киселев получает сплошные единицы по латинскому языку; к хозяину Корнееву вернулась из Новочеркасска его племянница, казачка Зиночка, которая по ночам молится богу, чтобы я не влюбился в кого-нибудь. И т. д. и т. д.
Душа моя полна лени и чувства свободы. Это кровь кипит перед весной. Занимаюсь все-таки делом. Приготовляю материал для третьей книжки. Черкаю безжалостно*. Странное дело, у меня теперь мания на всё короткое. Что я ни читаю — свое и чужое, всё представляется мне недостаточно коротким.
Сегодня я послал Алексею Алексеевичу рассказ для «Стоглава»*. Пусть чувствует. Если будет обходиться со мной почтительно, то и в будущем году пришлю. У меня рассказов, как собак нерезаных.
Еще одно поручение, которое можете не исполнить. Если пойдете на толкучку покупать мебель, то возьмите для меня ту балалайку (мандолину), которую мы видели висящею на двери одной мебельной лавки. Я отдам Вам десять целковых. Пришлите ее при оказии через контрагентство. На даче и на хуторе она очень пригодится.
Как, однако, мелкая пресса треплет моего «Иванова»!* На всякие лады, точно он не Иванов, а Буланже*.
Низко кланяюсь Анне Ивановне, Настюше и Боре. А m-lles Эмили и Адель пусть извинят меня, что я не простился с ними. Скажите им, что я не пошел прощаться с ними из боязни, чтобы они не стали плакать.
Пишу это письмо в то время, когда в Питере идет второе действие моего «Иванова»*. Ну, будьте здоровы и веселы.
Евреиновой А. М., 8 февраля 1889*
592. А. М. ЕВРЕИНОВОЙ
8 февраля 1889 г. Москва.
